Мнемосина (СИ)

Устроив приятеля и попутно удовлетворив любопытство, в сопровождении того же проводника я отправился к себе. Третий класс уже забился битком. От людского дыхания стекла в вагоне запотели, воздух был теплым и волглым. Проводнику удалось пристроить меня между миловидной юной особой и господином средних лет, раскрасневшимся от духоты, в расхристанном кафтане. На коленях моего соседа стояла клеть, где горделиво восседал еще один пассажир — красный петух с черной грудкой. Птица была странной: без гребня и без бородки, зато с остро отточенными, прямо-таки уланскими шпорами. Из-за этих шпор я сразу почувствовал наше с ним родство.

— Уважаемый, я же говорил вам, что птицу необходимо определить в багаж, — укорил проводник моего соседа.

— А я говорил вам, что сие невозможно никак, — визгливо ответствовал тот, плотнее притискивая к себе клеть и привычно уворачиваясь от мелькнувшего между прутьями клюва. — К вашему сведению, Петро Петрович не какой-нибудь сельский увалень, это благороднейшая птица, приспособленная к участию в боях. Я отдал за него полсотни имперских идеалов и еще триста чаяний сверху. В багажном вагоне Петро Петрович может подхватить воспаление легких или ревматизм, и плакали тогда мои идеалы и чаяния!

— Вы вольны поместить его в прихожую вагона к ручной клади.

— Абсолютно исключено. А ну какой тать, соблазнившись статями моего красавца, схитит клетку из непотребного желанья отведать бульону? А Петро Петрович, будучи заключен за прутьями, беспомощен, аки агнец.

— Но позвольте, здесь птица будет мешать окружающим.

— Что вы, конечно нет. Ну, вот чем, скажите на милость, такому доблестному офицеру может досадить петух?

Тут господин посмотрел на меня, и я помимо воли оказался втянутым в их перепалку. Я пожал плечами. Спору нет, пернатое соседство было куда предпочтительнее грохота вражеской артиллерии или стрекота аэропланов. Тем паче, с другой стороны ко мне прижималась молодая девушка, румяная и свежая, точно цветок пиона.

Поезд между тем тронулся. За окном чинно проплыл вокзал, ему вдогонку устремились дома и церквушки, отдаляясь все быстрее и быстрее по мере того, как состав набирал ход. Был вечер. Закат дотлевал на крестах колоколен и высоких шпилях государственных зданий, что рдели над утонувшим в синих тенях городом. Я выкурил цигарку на открытой площадке вагона, отужинал в ресторане и уже в темноте вернулся на свое место. Заснул, сидя на жесткой лавке, которая после ночлегов в снегу показалась мне верхом удобства.

Разбудило меня и добрую половину пассажиров звонкое кукареканье. Стояла темень, озаряемая слабым светом, падавшим от окна. Пассажиры завозились, зашептались, силясь понять происходящее. Прибежал заспанный проводник с раскачивающимся в руке фонарем.

— Что стряслось?

Кто-то спросонья крикнул:

— Пожар!

— Петро Петрович возвещает начало небесной заутрени, — с достоинством ответствовал хозяин петуха.

— Сударь, сию же минуту отправьте птицу в багаж! — потребовал проводник.

— Если вы будете настаивать на помещении Петро Петровича в багаж, я поеду с ним вместе, а по возвращении, уж будьте покойны, напишу жалобу на вашу железнодорожную кампанию и на вас лично. Я напишу во все газеты, что вы бесчеловечно обращаетесь с животными! Я…

Тут Петро Петрович, пользуясь тем, что внимание хозяина отвлечено, ловко просунул клюв между прутьями и цапнул его за палец. Тот вскрикнул от боли, но вместо того, чтобы избавиться от петуха, пуще прежнего вцепился в клеть и вновь напустился на проводника:

— Вот, глядите, что случилось из-за ваших непомерных требований. Я непременно буду писать в газеты. Да я напишу самому губернатору! — кричал мой сосед, размахивая окровавленным пальцем как самым весомым своим доводом.

Проводник переминался с ноги на ногу, не зная, куда деваться от горластого господина. Он уже жалел, что ввязался в спор. Пассажиры с интересом следили за разворачивающейся драмой. Одни приняли сторону проводника и настаивали, чтобы Петро Петрович отправился в багаж, другие, из тех, кто поближе к земле, привычных вставать с первыми петухами, защищали Петро Петровича. Были и те, которые, не мудрствуя лукаво, заснули. Моя соседка склонила головку мне на плечо и тихонько посапывала. Согреваемый ее дыханием, прижатый к ее теплому боку и почти разделивший ее сонные грезы, я не хотел двигаться и того паче скандалить. Мне было хорошо, тепло и покойно.

В конце концов, проводник махнул рукой: «А, черт с вами, поступайте, как знаете!» и ушел, унеся фонарь. Мой сосед извлек из кармана какую-то тряпицу и наощупь принялся перевязывать палец.