Мнемозина, или Алиби троеженца

– У тебя не дом, а какое-то родильное отделение, да к тому же еще охраняемое государством, – восхитился он, поглядывая то на моих улыбающихся жен, то на охранников, посиживающих в кожаных креслах возле входа.

– Послушай, как тебе это вообще удается?! – спросил он меня полушепотом, когда мы с ним закрылись вдвоем в гостиной, где за нашу встречу пили коньяк.

– Что удается?! – не понял я.

– Да, ладно не прикидывайся, – похлопал меня по ноге Борис, – разве я не вижу, что ты все время в прекрасной форме, да и жены твои все до одной опять беременны!

– Видишь ли, Борис, все очень просто, – шепнул я, – просто у моих жен парадоксальная матка!

– Парадоксальная матка?! – переспросил Борис. – В первый раз слышу! Интересно, интересно!

– На свете все интересно и парадоксально, – улыбнулся я, – и вообще заниматься сексом с женой глубоко человечно!

– Даже если она тебе не нравится? – спросил Борис.

– А мне в моих женах все нравится!

– Ося, может вам приготовить пельменей? – заглянула в гостиную Нонна Львовна, тоже с уже выпирающим животом.

– Конечно, можно, – согласился я, и Нонна Львовна исчезла.

– И что, ее ты тоже?! – опешил Борька Финкельсон.

– Ну, нет, у нее есть Скрипишин! – засмеялся я.

В этот момент к нам заглянул и сам Скрипишин.

– Можно к вам присоседиться?! – спросил он, почесывая затылок.

– Да, ради Бога! – пригласил я его к нам за стол.

– Видно, у вас тут уже привычкой стало ко всем присоседиваться, – прищурился на него со смехом Борис, но Скрипишин, горевший желанием выпить, не понял его юмора, и поэтому, схватив свой бокал с коньяком, сказал: «За соседство!» – и мы все со смехом выпили. Потом я Бориса осторожно спросил, как живет Люба, и Борис ответил, что живут они нормально, но Люба очень обижается, что я не прихожу к ним в гости.

– Ну, ты же видишь, какой у меня кавардак?! – взмахнул я рукой.

– Да, уж, – вздохнул Борис, – даже не знаю, радоваться или сочувствовать тебе?!

– Да, конечно же, радоваться! – я уже опьянел и готов был говорить любые, любимые сердцем глупости, – женщина, это всегда стихийное бедствие, хотя в одиночку она совсем не страшна!

– Глядя на твою семейную жизнь, я бы так не сказал, – улыбнулся Борис.

– Сказать можно все угодно, главное, правильно подумать, – вздохнул я.

Борис хотел что-то сказать, но в этот момент зашла Нонна Львовна с тарелками пельменей на подносе.

– Да, вы, как я погляжу, уже наклюкались! – удивилась она. – Ну и старички!

– И никакие мы не старички! – обиделся Борька.

– А на обиженных воду возят, – засмеялся Скрипишин, но Нонна Львовна дала ему подзатыльник, и Скрипишин сразу затих.

Она быстро поставила пельмени на стол, расставила перед каждым из нас тарелки с ложками, и молча вышла.

– Все-таки женщина – единственный наркотик, который принимают всем телом, – усмехнулся Борис, – так что, за наркотик! – и он чокнулся со мной.

Скрипишин уже спал.

А я пил, разговаривал с Борисом, а сам думал, какая все же жизнь несправедливая штука, в особенности к отдельным людям, например, к таким как Борис, чья жена исподтишка кидается на любого мужчину, и самое странное, что, получая от нее множество упреков и ссор, он продолжает с ней жить, и при этом чувствует себя вполне счастливым человеком, хотя бы потому, что большей частью своей натуры он принадлежит не ей, а окружающему его миру.

Хотя, может быть, она так удовлетворяет его, что он готов простить ей любые прегрешения и тут же их забыть?!

Я предложил Борису остаться у меня переночевать, но он отказался. Уже далеко за полночь я провожал его.

Когда мы вышли к набережной и закурили, глядя на Храм Христа Спасителя, Борис неожиданно спросил меня: «Скажи, Ося, правду! У тебя с Любой что-то было?!»

– Да, что ты?! – засмеялся я, не сводя с него своих невинных глаз.

Борис хмуро посмотрел на меня, и я перестал смеяться, хотя в душе у меня разметалось безмятежное спокойствие, ведь что ни говори, а перед Борисом я был чист.

– Да, какой смысл, мне тебе врать, Борис?! – я посмотрел на него с немым укором, как судья порою смотрит на подсудимого.

Больше всего меня удивляло то, что такое огромное количество лет нашей дружбы могла измарать какая-то молодая стерва, готовая вмиг все уничтожить между нами.

Наверное, это и есть несправедливость.

– Даже если ты мне и соврал, то все-равно спасибо! – и пьяный Борис со слезами на глазах обнял меня, и я как будто снова вернулся в наше детство, когда мы вдвоем все время чего-то чудили, то делали взрывчатку и сожгли у Бориса весь стол, то на последнем ряду в кинотеатре целовались, а иногда совокуплялись с девчонками из старших классов.

Именно тогда во мне и в Борисе, и стал проявляться какой-то повышенный интерес к анатомии, а потом и ко всей медицине.

Помню, как мы писали шпаргалки по химии, когда вдвоем поступали на лечебный факультет, как учились, и как разгружали по ночам вагоны с углем и песком. Эх, чего только не было в нашей грешной жизни!