Мнемозина, или Алиби троеженца

Поскольку у Веры был гораздо меньший срок беременности, то она чуть не задушила меня в своих объятиях, да и сама истина из наших тел рождалась безумное количество раз.

Однако результат превзошел все мои ожидания. На следующий день Мнемозина с Верой глядели друг на друга глазами, полными сочувствия и какой-то необыкновеннейшей благодарности, каждая при этом втайне думала, что только она одна удостоилась чести моего ночного посещения.

Я же видя такую разыгравшуюся между ними комедию, только разогревал в них нарождающееся стремление закончить войну.

Первой по доброте своего сердца отказалась от военных действий Мнемозина, именно она перестала первой разбрасывать повсюду свои трусы и лифчики, а уж вслед за ней и Вера перестала рисовать на стенах свою галиматью.

– Мнемозиночка, хочешь я тебя исцелю, то есть исмцелую? – предлагала нежным шепотом Вера.

– Верунчик, давай я тебе помогу приготовить обед, – вздыхала, плачущая от счастья Мнемозина.

Наконец-то лед в их отношениях был растоплен моим объединиющим их оргазмы естесством, и мои драгоценные жены быстро расчувствовавшись, обняли друг друга.

– Ты знаешь, я думаю, что можно обойтись и без этих идиотских графиков, – смущенно улыбнулась ей Вера.

– Ну, конечно, пусть он сам решает, к кому из нас приходить, – хитро улыбнулась, подмигивая мне Мнемозина.

Вера за ее спиной тоже незамедлительно мне подмигнула. И таким вот образом, в нашей семье воцарился мир и согласие, изредка нарушаемые приездом Леонида Осиповича и Елизаветы Петровны, которые все еще лелеяли надежду разорвать наш брак с Мнемозиной.

Надо заметить, что как только я стал по ночам посещать Мнемозину с Верой, физиологическая нагрузка на мой организм, а в особенности на мой половой орган, резко возросла, да и удовлетворять с небольшим перерывом во времени сразу двух молодых женщин, да еще в моем почтенном возрасте – дело нешуточное!

С каждой прошедшей ночью я чувствовал все большую нарастающую во всем теле слабость и утомляемость, даже под глазами у меня появились темные круги, как от недосыпания, так и от всего остального!

Что ни говори, а эти графики интимных дежурств, придуманные Верой, оказались действительно мудрой вещью, только после войны, устроенной моими женщинами, об этих графиках даже заикаться было как-то боязно, а не то, что говорить.

Однажды я все же не выдержал и заикнулся, и сразу же встретил такую бурю негодования, в одинаковой степени проявившейся, как на лице возмущенной Мнемозины, так и на личике не менее рассердившейся Веры, после чего был уже нем, как рыба, и слеп, как крот.

Бедный мой хобот! У меня было чувство, что кто-то нарочно придумал для меня такое мучение, как сожительство сразу с двумя женщинами. Постепенно я так обессилел, что не сделай я себе хоть какой-нибудь перерыв, я просто бы протянул ноги! И тут разразился гром!

Одна-единственная ночь, когда я смог, наконец, по-человечески отдохнуть, обернулась для меня днем самого настоящего кошмара!

Мои драгоценные женщины, так и не дождавшиеся меня этой ночью, почему-то подумали, и решили, что это уволокла меня к себе другая соперница. И тут началась не просто война, а борьба за выживание, или на выживание!

За завтраком Мнемозина неожиданно вылила свой горячий кофе на голову Веры, заявив, что та не умеет его готовить, Вера тут разбила об голову Мнемозины тарелку с яичницей, и если бы я вовремя не вмешался, то вообще неизвестно, чем бы весь этот кошмар кончился. В нашем доме явно запахло жареным!

Еще большую смуту в наши умы занесли Леонид Осипович с Елизаветой Петровной, случайно заметившие, что у Веры тоже округлился животик.

– Это что же получается, что он нашу дочь и домработницу заодно! – заорала Елизавета Петровна, как помешанная, да еще мне в левое ухо, отчего я с минуту ничего им совсем не слышал.

– Да он теперь каждую ночь с ней сношается! – заплакала Мнемозина.

– Да, его не мешало бы кастрировать! – нашелся Леонид Осипович, как бы невзначай хватаясь рукой за большой кухонный тесак.

– Эй, папа, да, что ты такое удумал-то?! – перепугалась Мнемозина, хватая Леонида Осиповича за руку.

– Ничего я не придумал, не удумал, просто тебе хотел помочь, – обиделся Леонид Осипович, но нож все-таки отдал своей дочери.

Пристыженная Вера спряталась у себя в комнате и никуда не выходила. Я стоял на балконе и курил, глядя на Кремль, и на храм Христа Спасителя. Почему-то в это мгновенье я не ощущал в их облике никакого величия. Леонид Осипович зашел ко мне на балкон и тоже закурил.

– Эх, Оська, Оська, – завздыхал он, – и почему вас, евреев так бабы все любят?!

– Да, почему все?! Только некоторые! – ответил я, стараясь не глядеть ему прямо в глаза.

– Так тебе что, и двух мало?! – удивился Леонид Осипович, потом, провздыхав некоторое время, с большой опаской поглядел на меня, и вышел с балкона.

Буквально через минуту на балкон не вошла, а вбежала, тяжело запыхавшись, Елизавета Петровна.

– Ты давай, зять, решай, с кем будешь жить, с нашей Мнемозиной или с этой сучкой, с Веркой?! – прокричала, как актриса на сцене свой монолог, Елизавета Петровна.