Мнемозина, или Алиби троеженца

– Отсюда?! – переспросил с озабоченной миной на лице Филипп Филиппович, и взяв в руки телефон, сказал: «У меня все в порядке! Можете уезжать! Что?! Здесь хозяин я, а не вы и в случае … ну, так то!» – и он отключил телефон.

В это время Леонид Осипович облил стаканом воды лежащую в кресле Елизавету Петровну, и она сразу же пришла в себя.

– О, Господи, какой кошмар, – заговорила она, опять увидев свою дочь с пистолетом в руках.

– Мама, ты, главное, только не нервничай! – ободряюще улыбнулась Мнемозина.

Вера, стоящая рядом, сняла с себя пояс, и стала им обвязывать руки уже послушно севшего в кресло Филиппа Филипповича.

– Пап, мы ничего тебе плохого не сделаем! – словно оправдываясь за всех нас, заговорила Капа. – Просто так надо! Понимаешь!

– Конечно, надо! – хитро заулыбался немного успокоившийся Леонид Осипович.

– Экий, вы – хамелеон! – поглядел с брезгливой гримасой на Леонида Осиповича Филипп Филиппович.

– Станешь, пожалуй, хамелеоном, когда вы мою жену чуть до инфаркта не довели!

– Папа, ты не прав, ты действительно вел себя отвратительно, – с укором на Филиппа Филипповича поглядела Капа.

– Слушай, уйди от греха подальше! – закричал уже связанный по рукам и ногам Филипп Филиппович, но Вера хладнокровно засунула ему в рот тряпку, которой до этого мы протирали пыль.

– Это же не гигиенично! – пожалела отца Капа.

– Может и не гигиенично, зато вполне надежно! – сказала, как отрезала Вера.

– Нам надо уходить, но если все же кто-то остался следить за нашим домом, то Капу сразу узнают! – сказал я.

– Ничего страшного! – улыбнулась Мнемозина. – У меня есть рыжий парик и солнцезащитные очки.

– Дочка, куда же вы убегаете-то?! – встревожилась Елизавета Петровна.

– Куда-нибудь! – весело отозвалась Мнемозина и вместе с Верой и Капой вышла собираться в дорогу.

– А что вы скажете?! – поинтересовалась у меня Елизавета Петровна.

– Каждый, кто потерял свой дом, находит новый, – ответил я.

– А я думал, что не находит, – вздохнул Леонид Осипович, и мне почему-то его стало жалко, как впрочем, и расплакавшуюся Елизавету Петровну.

Филипп Филиппович одиноко молчал, вместе с нашей пылью на зубах.

Глава 21. Духовно-интимное содружество

Время неуклонно близилось к закату.

И все же, как ни странно, я полюбил эти тихие спокойные вечера. На красивом берегу Оки мы купили избу, где решили надолго обосноваться. Изба стояла чуть поодаль от деревни, и этим нам еще больше понравилась.

Обычно вечером Мнемозина садилась в плетеное кресло и читала детектив, а я с Верой и Капой разводили костер, а потом на углях я ставил подставку для шампуров и накалывал на них баранину.

Нежное мясо сочилось кровью и быстро покрывалось корочкой.

После шашлыков с сухим вином я спускался с обрыва вниз к реке, и собирал у самой кромки берега красивые камушки, их было не так много из-за обилия белых известковых камней, но все же иногда они попадались, и тогда я жадно хватался за камушек, радуясь ему, как ребенок, словно в нем была какая-то удивительная живая цельность и красота, держащая весь этот мир в благообразном равновесии.

Иногда я купался. Вода была уже по-осеннему холодна, и поэтому я быстро выскакивал на берег.

Мои жены не купались, а только весело поглядывали на меня, удивляясь, как я могу купаться в такой холодной воде.

Почему-то здесь в русской глуши я еще больше всех их полюбил. Головокружительный побег из Москвы, устроенный в основном только ради меня, очень укрепил наш брак, если, конечно, можно назвать так наше духовно-интимное содружество.

Набравшись сил и здоровья, и вдоволь наглотавшись чистого деревенского воздуха, я все чаще уединялся с Капой, поскольку Вере с Мнемозиной надо было беречься.

Самым любимым нашим местом с Капой стал сеновал на чердаке в курятнике. Внизу бегали и кудахтали куры, а мы с Капой зарывшись головой в душистую солому, трепетно и нежно проникали друг в друга.

Я чувствовал, что благодаря ей я сильно омолаживаюсь и становлюсь все здоровей. Капа словно вдохнула в меня вторую жизнь, и я за это был очень ей благодарен. Правда, один раз с нами приключилось недоразумение.

Однажды, когда мы с Капой уединились на сеновале, и нас неожиданно громко стали звать Мнемозина с Верой, бедра Капы вдруг свело какой-то отчаянной судорогой, и ее мягкое и упругое лоно вдруг яростно обхватило мой пенис железной хваткой, и я уже никак не мог освободиться от нее, как и она от меня.

Вот так мы и лежали, зарывшись вдвоем в густой соломе.

Уже вечерело, всюду смеркалось, куры с петухом затихли, усевшись на насест, а Мнемозина с Верой уже охрипли от крика, и жалобно плакали, думая, что нас выследил и выкрал коварный Филипп Филиппович.

С глупым недоумением и жалостью обнимались мы с Капой, и безуспешно пытались освободиться друг от друга. Из-за этих мучительных и болезненных попыток мы так устали, что не заметили, как уснули, а ночью мой пенис сам вывалился из спящей и расслабившейся Капы.