Мнемозина

Макаров оглянулся и поморщился, а я поразился тому, как он внезапно сдал. Еще несколько дней назад я видел моложавого, подтянутого мужика со взглядом прирожденного хищника. Теперь передо мной стояла развалина с мутным взглядом алкаша, посеревшей кожей и безвольно оттопыренной губой. Даже костюм болтался на нем, как на вешалке, словно его хозяин внезапно похудел на несколько килограмм.

— Прошу вас, не стесняйтесь, — с трудом выдавил он и отхлебнул из своего бокала. — Я и без того уже несколько дней пью в одиночестве, как конченый.

Я подумал, что уже видел подобную картину в доме Рокотова, где в одиночку пила Лара, неохотно прошествовал к бару, выудил из стопки бутылок коньяк и плеснул себе в бокал на пару пальцев, но пить не стал, ожидая, когда хозяин начнет разговор. Тот вновь повернулся к окну и стукнул по нему бокалом, затем еще и еще, словно ожидая, что мойщик окно напротив оглянется и разделит с миллионером его выпивку.

— Вы были у Глеба, — произнес Макаров, не спрашивая, а, скорее, констатируя. — Черт, я надеялся, что мне удастся вытащить его из страны до того, как начнутся все эти вопросы. Интересно, как ты сумел пробраться в клинику, меня ведь уверяли, что это невозможно. Впрочем, не важно. Рокотов его там не найдет. Так ему и передайте.

— Я не сказал Рокотову где Глеб, — ответил я, решив не информировать, что даже Кеше удалось пройти там, где мог с грохотом пробиться Рокотов, и потому все заверения о неприступности клиники были пшиком. Макаров изумленно поднял брови.

— Почему? Разве не в этом заключалась ваша работа?

— Я не поверил в виновность вашего сына.

Кажется, этим откровением я сумел вызвать у миллионера тусклый, как пыльное стекло, интерес. Макаров помолчал, а затем подошел к креслу и грузно уселся, глядя на меня с обреченной усталостью.

— Да, — равнодушно произнес он. — Глеб Ксюшу не убивал.

— А вы?

Макаров растянул губы в грустной улыбке и, зажмурившись, залпом допил коньяк, а потом протянул бокал мне.

— Налей еще… Я? Нет, я ее тоже не убивал. Чего уж скрывать. Ты и так до фига знаешь, раз сумел добраться до Глеба. Тебе, наверное, это не понять, но я ее любил. И сам себя презирал за эту любовь. Она меня выжигала изнутри, но я никак не мог отказаться. Это же было ненормально, потому что я Ксюшу с детских лет знаю, всю жизнь относился к ней, как к ребенку, и надеялся, что когда-нибудь она войдет в нашу семью. Они с Глебом стали встречаться. Все было хорошо, а потом… Как-то все не туда пошло.

Я поднял бутылку, налил Макарову коньяк и толкнул по столу. Бокал не доехал до него приличное расстояние, и хозяину кабинета пришлось подняться, чтобы взять сосуд. Сделав щедрый глоток, Макаров поглядел на меня, и в его глазах вдруг вспыхнуло раздражение.

— Я говорю с тобой, чтобы ты от нас отстал, — холодно произнес он. — Это такой жест доброй воли, поскольку мне не нужна война с Рокотовым. И без нее хватает сложностей. Но отвечать за смерть его ребенка я не стану.

Мне подумалось, что в одно мгновение девочка, которую Макаров любил по его же собственному признанию, внезапно стала обезличенной разменной монетой в бойне двух капиталов.

— Сколько ей было, когда вы ее совратили? Пятнадцать? Шестнадцать? — резко спросил я. Макаров усмехнулся, не по-доброму, и в нем на миг проснулся прежний хищник. Между губ на миг мелькнули ослепительно белые для настоящих зубы, сделав хозяина похожим на крысу.

— Совратил… Это спорный вопрос, кто кого совратил. Она сама притащилась ко мне в спальню после дня рождения Глеба. Я был пьян, Наташа спала в другой комнате. Она частенько уходила, когда я напивался. Ксюша просто явилась среди ночи, оседлала меня и стала целовать, стащила трусы… Я даже не понял, кто на мне сидит. Это был просто секс на тот момент, пьяный секс, где обоим было кайфово. Да, мне нравилось. Еще как нравилось, а как это могло не понравиться? В маленькой девочке сочеталась похоть и скромность. Никто бы никогда не поверил, на какие штуки она способна. Я бы мог тебе сказать, что когда понял, кто на мне скачет, то пытался ее остановить, но ты же не поверишь?

— Не поверю, — сказал я. — Вы ведь не привыкли себе ни в чем отказывать? Даже если для того придется в чем-то ущемить родного сына.

Макаров поморщился.