Читаем Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма полностью

Мнимое сиротство. Хлебников и Хармс в контексте русского и европейского модернизма

– «Заклинание» Валерия Брюсова (1907), грамматически оформленное в императивах, обращениях и настоящем актуально-длительном, композиционно же представляющее собой кольцо и локальные повторы:

Красный огонь, раскрутись, раскрутись!Красный огонь, взвейся в темную высь!Красный огонь, раскрутись, раскрутись!Лживую куклу, в цепи золотой,Лживую куклу пронзаю иглой,Лживую куклу, в цепи золотой!Лик восковой, обращенный ко мне,Лик восковой оплывает в огне,Лик восковой, обращенный ко мне!Сердце твое, не кумир восковой,Сердце твое я пронзаю иглой,Сердце твое, не кумир восковой! <…>Красный огонь, раскрутись, раскрутись!Красный огонь, взвейся в темную высь!Красный огонь, раскрутись, раскрутись!

[Брюсов 1973–1975, 1: 508][88]

;

– «Заклинание стихий» Бальмонта (сб. «Птицы в воздухе», 1908), с обращениями и императивами:

Царь-Огонь, Царевич-Ветер, и Вода-Царица,Сестры-Звезды, Солнце, Месяц, Девушка-Зарница,Лес Зеленый, Камень Синий, Цветик Голубой,Мир Красивый, Мир Созвездный, весь мой дух с тобой.Жги, Огонь. Вода, обрызгай. Ветер, дунь морозом.Солнце, Месяц, Звезды, дайте разыграться грозам.Чтобы Девушка-Зарница, с грезой голубой,Вспыхнув Молнией, явилась для меня судьбой

[Бальмонт 2010, 3: 186];

– и, наконец, «Кружитесь, кружитесь…» Кузмина (не символиста, но писавшего в близкой символистам поэтике мистерии), из цикла «Александрийские песни» (1904–1908), грамматически выдержанное в императивах и настоящем актуально-длительном, а композиционно – в виде спирали (кольцо повторов плюс аналогичный повтор посередине)[89]:

Кружитесь, кружитесь:держитеськрепче за руки!Звукизвонкого систра несутся, несутся,в рощах томно они отдаются. <…>Кружитесь, кружитесь:держитеськрепче за руки!Звукизвонкого систра несутся, несутся,в рощах томно они отдаются.Мы знаем,что все – превратно,что уходит от нас безвозвратно.Мы знаем,что все – тленнои лишь изменчивость неизменна.Мы знаем, что милое телодано для того, чтоб потом истлело. <…>Кружитесь, кружитесь:держитеськрепче за руки.Звукизвонкого систра несутся, несутся,в рощах томно они отдаются

[Кузмин 2000: 132–133].

Вместе с мистериальным сюжетом и его грамматическим рисунком Хлебников перенял и прагматику утаивания. Как можно было видеть, у символистов и Кузмина мистерия разыгрывалась так, чтобы непосвященный (т. е. обычный читатель) воспринимал лишь набор действий, а посвященный (автор и его ближайшая аудитория) мог постичь и оценить ее как обряд, происходящий по определенному плану и имеющий конкретную цель. В «Заклятии смехом» это заимствование было творческим, ибо все происходящее, его участники и его результаты обозначены через затемняющие семантику неологизмы (перемежаемые о и что). В результате баланс понятности и непонятности в «Заклятии смехом» выдержан, но у Хлебникова он, по существу, принципиально иной, чем это делалось прежде. К области понятного смело можно отнести тематическую доминанту, каковой является смех и его воздействие, а к области нарочно затемненного – детали, описываемые неологизмами, предполагающими лишь частичную дешифровку. Неологизмы представляют удачу Хлебникова и еще по одной причине. Ими имитируется народный язык заговоров / заклинаний, непонятный, порой бессмысленный, в этой непонятности черпающий свою действенность.

Перейти на страницу: