Многая лета

Уверенные шаги по коридору раздались, когда Фаина споласкивала пелёнки. Водопровод не работал, дрова надлежало экономить, потому ежедневная стирка превращалась в маленькое приключение, во время которого надо было выбрать момент, пока дети спят, натаскать воды, а потом с руками по локоть дрязгаться в бадье с ледяной водой.

Ольга Петровна вошла не одна. За её плечом маячило бледное и длинное лицо незнакомой женщины.

Фаина почему-то сразу обмякла изнутри, и у неё задрожали пальцы.

— Фаина, я привела новую кормилицу для Капитолины, — с натянутым спокойствием сказала Ольга Петровна. — С этой минуты ты можешь быть свободна.

Комок пелёнок в руках стал тяжёлым. Чтобы прийти в себя, Фаина опустила голову и стала с ожесточением выкручивать пелёнку, покуда она не разорвалась посредине.

— Ты слышала мои слова? — повторила Ольга Петровна. — Оставь стирку и покажи Матрёне ребёнка и комнату.

— А я куда? — онемелыми губами спросила Фаина, заранее зная ответ.

— А ты иди куда хочешь, — Ольга Петровна слегка пожала плечами, — ведь где-то же ты жила до того, как тебя привел сюда доктор. Согласись, что ты достаточно задержалась в нашем доме.

— Но Капа, Капитолина — она привыкла ко мне и к Насте! Вы не можете нас разлучить! — закричала Фаина.

Страх потерять ребёнка, ставшего родным, туманил голову и придавал силы. Она широко шагнула вперёд, готовая встать поперёк двери, но голос Ольги Петровны вернул её к действительности:

— Я хотела дать тебе три дня на сборы, но вижу, что будет лучше, если ты уйдёшь немедленно. Иначе я вызову солдат и тебя выставят. Пелёнки и что там ещё? Ах да, распашонки и одеяло для твоего ребёнка можешь взять с собой, — Ольга Петровна посмотрела на новую няню. — Матрёна, приступайте к работе.

Та широко улыбнулась:

— Конечно, как изволите, барыня… — под твёрдым взглядом хозяйки она запнулась.

Ольга Петровна поморщилась:

— Сколько можно повторять, что бар у нас теперь нет.

— Но я же кормлю! — не сдавалась Фаина.

— У меня молока поболе твоего будет, — отрезала новая кормилица и выступила вперёд. — Где тут дитё?

Она действовала быстро, напористо, с нахрапом, и Фаина не успела опомниться, как оказалась перед дверью с котомкой вещей за плечами и Настей в руках.

Ребёнок орал так, что закладывало уши. Из глубины квартиры эхом откликался такой же заливистый плач, который то захлёбывался, то расходился горячей волной отчаяния.

* * *

Идти было некуда. Прижимая к себе дочь, Фаина столбом стояла посреди двора и думала только о том, что сейчас чужая, недобрая тётка качает Капитолину. Разве та знает, что после кормления Капе надо обязательно пощекотать животик, а перед тем как уложить спать, спеть колыбельную про трёх ангелов? Да и не заснёт Капа без Настёны, так и будет исходить на крик, пока не истратит все силёнки.

Как будто подслушав грустные мысли, Настя выгнулась дугой и издала истошный вопль, больше похожий на кошачий ор.

— Шшшш, тише, тише. — Фаина прижалась губами к потному лобику, выглядывавшему из одеяльца, и двинулась прочь со двора.

— Господи, подскажи, куда податься?

Сгорбившись, она побрела вдоль по улице до площади у Николаевского вокзала, посреди которой грузно и грозно возвышался конный монумент царя Александра Третьего.

«На площади комод, на комоде бегемот», — выскочила из памяти забавная частушка, гулявшая по городу со времён установки памятника.

«Сколько я с дитём смогу продержаться побирушкой? День? Два? Неделю? — подумала Фаина с отчётливой безысходностью. — В холодном и голодном городе никто не заметит смерть молодой бабы с ребёнком. Швырнут на похоронные дроги, да ещё и скажут: двумя ртами меньше».

А что, если сесть на ступеньки крыльца, как тогда, когда её подобрал доктор? Вдруг да опять выпадет нечаянная удача.

Она отпрянула к стене, когда мимо промаршировал отряд красногвардейцев с красными нашивками на папахах. Из-под их сапог воробьями вспархивали комья весенней грязи.

«Земля — крестьянам, фабрики — рабочим, хлеб — голодным» — кричал кумачовый лозунг на здании вокзала.

«Хлеб — голодным». — Если бы Фаина могла, она бы зло усмехнулась, потому что власть Советов наплодила столько голодных, сколько России прежде не снилось в самом страшном сне. Но оттого, что горе накрепко свело челюсть, губы не шевелились.

Разлучённая с Капитолиной Настя орала не переставая.

Майский ветер задувал под тонкое пальтецо, и у Фаины очень быстро застыли руки. В поисках тёплого угла она забрела в подъезд с выбитыми дверями и крепким запахом махорки и горелой бумаги. Судя по пеплу и углям, на мраморном полу кто-то разводил костерок, ещё дышащий струйками дыма. С закопчённой лепнины над окном скорбно смотрели две женские головки с отбитыми носами. На верхнем этаже стукнула дверь и раздались медленные шаркающие шаги. Спускалась старуха в чёрной одежде с костистым лицом ведьмы.

— Ты что здеся сидишь? Воровка, что ли?

Фаина покачала головой:

— Нет. Греюсь.