Многая лета

Воровка! Она не могла бы украсть, даже если бы захотела. Давным-давно, ещё мелюзгой, они с подружками попали на гулянье, где пьяный булочник скинул с плеч короб и завалился спать под берёзу. Девки и парни с хохотом растаскивали плюшки и пирожки, озоровали, кривлялись. Кто-то из шутников надел на голову булочнику дырявую корзину без ручки.

— Что же ты, Файка, стоишь? Хватай сушки, ешь! Вкусные! С маком! — подначивали подружки, с хрустом разгрызая перепавшую дармовщинку.

А она робела, комкала в руках косынку и не могла ничего сказать. То ли плакать хотелось, то ли убежать от стыда.

— А коли не воровка, то проваливай отсель! Прочь! Прочь! Убирайся к себе домой!

Посох старухи больно толкал Фаину в плечо и в спину.

Она поймала в кулак конец посоха и крепко дёрнула:

— Хватит драться! Нет у меня дома!

— Как это нет? — Старуха кивнула на ребёнка. — Выгнали небось за то, что в подоле принесла.

— Ни в каком подоле я не приносила. В няньках жила, а хозяйка нашла другую работницу.

— Вон оно как! Совсем народ озверел. — Насупившись, старуха пожевала губами. — Я тебя приютить не могу, у самой полна коробочка. Но ты вот что, девка, походи по дворам и порасспрашивай, где находится Домкомбед, — последнее слово она произнесла с расстановкой, словно заколачивала в стену гвозди.

— Домкомбед? — Фаина подняла глаза. — А что это?

— Домовой комитет бедноты, — сказала старуха. — Ты ведь беднота?

— Да, — кивнула головой Фаина. — Беднее некуда.

— То-то и оно. Значит, тебе туда прямая дорога. Скажи, что негде жить, они помогут. У нас тут в подвале бабёшка жила, Зойка Клыкова, может, слыхала?

— Нет.

— Ну, нет так нет. Так вот эту Зойку Домкомбед определил на житьё — живёт в квартире богатенной купчихи Бояриновой. В самолучшую комнату с этим, как его… эркером!

— Муж, что ли? — тупо переспросила Фаина, прижимая к груди проснувшуюся Настюшку.

— Ох, видать, ты совсем деревня, — вздохнула старуха. — Эркер — это балкон такой. В общем, вставай, выметайся и двигай искать Комбед, пока не стемнело. Нечего на чужой лестнице ошиваться.

Фаине всё равно надо было уходить — не поселишься же навечно в грязном подъезде. Поэтому она покорно встала и пошла к выходу. Может, и вправду поискать этот самый Домкомбед? Название-то какое: дом, да ещё и бед! Беда, да и только!

* * *

Люди в тёмном, тёмное небо, тёмный город — тьма пеленой качалась перед глазами, сливаясь в замкнутый круг без входа и выхода.

Пока в поисках Комитета бедноты Фаина кружила по улицам, стало смеркаться, и по пустынным мостовым стучали лишь шаги патрулей. Заслышав их, она пряталась во дворах, помнила, что вот так же ушёл из дому Василий Пантелеевич, а потом его нашли убитым.

Боялась не за себя — за ребёнка, ведь случись что с матерью, разве сможет выжить никому не нужное дитя? В лихую годину не до милостыни. Нынче не прежнее время, когда подкидышей подбирали сердобольные люди и определяли в приют. Бабы болтали, что некоторые специально своих младенцев отдавали в казённый дом, потому как там сироток примерно выучивали, определяли к ремеслу, а по выходе приписывали к мещанскому сословию и выдавали хорошее пособие на обзаведение хозяйством.

Сквозь буруны туч по небу упрямо катился диск луны. Приложив ребёнка к груди, Фаина достала из кармана кусок хлеба и закусила зубами сухую горбушку. Завтра хлеба уже не будет. От переживаний и усталости её колотила дрожь.

— Стой, где стоишь! Не двигайся!

От внезапного окрика Фаина вздрогнула, повернулась и увидела нацеленный ей в лицо штык винтовки. Судорожным движением она прикрыла собой Настю:

— Нет! Не трогайте ребёнка!

Темнота двора мешала рассмотреть людей, и Фаина не понимала, красногвардейцы это или бандиты, или и те и другие одновременно, но знала одно — она должна любой ценой спасти жизнь своей крохи, а значит и свою жизнь.

— Эй, да здесь баба! — раздался удивлённый молодой голос. — Кто такая?

— Солдатка я, — сказала Фаина, — ищу Домкомбед.

Боец, нацеливший на неё штык, закинул винтовку за плечо:

— Иди вперёд, да не рыпайся, а то не посмотрю, что солдатка. — Он оглянулся на товарищей. — Может, она врёт, а сама буржуйка недорезанная.

Он смачно, со свистом всосал через губу воздух и сплюнул себе под ноги.

— Будет тебе, Лёшка, бабоньку стращать, — сказал кто-то из патруля. — Не видишь, что ли, она с дитём?

Тот, что тыкал штыком, огрызнулся:

— Подумаешь, с дитём! Мы здесь всяких видели! — Протянув руку, он схватил Фаину за рукав. — А ну-ка, давай пошли с нами, там разберёмся, кто ты есть на самом деле.

Фаина нехотя поддалась, но в этот момент со стороны улицы раздался крик и послышалось несколько выстрелов. Хватка ослабла, и она снова осталась одна, не зная, куда деваться и где спрятаться.

Наугад пошла длинным проходным двором с вывороченными булыжниками под ногами. Посреди двора валялось старое тележное колесо, стояла чугунная чушка, топорщилась груда каких-то черепков — то ли битые горшки, то ли кирпичная крошка. Не успела повернуть за угол, как уши снова полоснул резкий голос:

— Стой на месте! Руки вверх.