Многая лета

От радости Капа заболтала ножками и засмеялась, показывая два верхних зуба. Она любила сидеть на столе, откуда хорошо были видны разные статуэтки на комоде. Особенно её завораживал абажур настольной лампы, набранный из разноцветных стёклышек в тонкой металлической оправе. Если Капа капризничала, то Фаина ставила перед ней лампу, и ребёнок немедленно угомонялся. Ещё Капе нравилось тянуть в рот костяного болванчика с хитрыми узкими глазами и играть крышкой серебряной спичечницы, в которой давно не было спичек.

Чтобы быстрее остыло, Фаина помешала ложкой в тарелке и подумала, что на завтра, на послезавтра и послепослезавтра осталась всего пара ложек крупы. Если срочно не достать продуктов, Капа останется голодной. О себе Фаина не беспокоилась — ей было не привыкать к лишениям, а ребёнку не объяснишь, почему в кастрюле пусто. Счастье, что недавно удалось выменять пару кочанов капусты на какого-то фарфорового пастушка. Если запарить листья кипятком да покрошить хлеба, то получится настоящая тюря, какой на Руси перебивались в голодные годы. Бывало, когда отец запьет, так они с мамой только тюрей и спасались. Покрошит мама мякиша в пшённую болтушку, капнет льняного масла, чтоб посытнее было, да скажет:

— Ешь, Файка, что Бог послал.

А сама сядет, подопрёт щёку рукой и смотрит долгим взглядом, будто наперёд знает, какое тяжёлое бремя выпадет на долю дочери.

Первое время после ареста хозяина Фаина существовала посреди множества мелочей, подобно хрустальным вазочкам, фарфоровым статуэткам, медным фигуркам, у которых из спины торчало несколько пар рук, и всяких прочих штучек, которые боялась сдвинуть с места. Менять вещи на продукты она начала лишь тогда, когда окончательно поняла, что Мартемьян Григорьевич сгинул без возврата. Если бы не хозяйское добро, она бы не выжила. И всё же, каждый раз расставаясь с чужим, она считала себя воровкой, а после шла в церковь и горячо молилась за упокой грешной Мартемьяновой души, что, без сомнения, наблюдала за ней с небес с немым укором.

Нынче все жители Петрограда были разделены на три категории: по первой категории шли рабочие, старики и дети до четырнадцати лет. Им полагалось по фунту хлеба в день и фунт соли и сахара раз в месяц. Ко второй категории относились совслужащие, они тоже получали фунт хлеба, но соли и сахару половину. Третья категория — все остальные. Они получают фунт хлеба и больше ничего. Красноармейцам и партийцам изредка прибавляли в паёк варенья, солёных огурцов или икру.

Магазины закрыты, торговля уничтожена. Много купцов расстреляно и сидит по тюрьмам. Купить еду можно только на рынке или очень осторожно на квартирах у спекулянтов.

На рынок надо ходить с оглядкой, потому что Советы ежедневно делают облавы: оцепляют чекистами рынок, отбирают купленное и всех попавших под руку отправляют на принудительные работы, не считаясь с возрастом и здоровьем.

Третьего дня Фаина с Капой на руках едва ноги унесла с Кузнечного рынка. Слава тебе, Господи, мир не без добрых людей. Их выпустил через боковую дверь совсем молоденький чекист с нежной щетинкой усов над верхней губой. С напускной суровостью рявкнул: «Марш отсюдова, пока не заарестовал!» Дважды ему повторять не пришлось. Бежала до дому так, что только мешок с капустой по спине стучал.

— Ням-ням, — напомнила о себе Капитолина.

Краешком губ Фаина попробовала, не горяча ли каша, и принялась кормить, приговаривая:

— За Ангела Хранителя, за папу, за Настеньку.

Она раз и навсегда расположила их в таком порядке: Ангел Хранитель, Василий Пантелеевич и пропавшая Настенька. Пробовала было сказать Капитолине ложку за маму, но язык не повернулся упомянуть Ольгу Петровну. От одной мысли о ней руки начинали замедлять движение, зависая в воздухе.

Звонок в дверь раздался вместе с последней ложкой — за серого зайку в лесу.

Отставив тарелку в сторону, Фаина сгребла Капитолину в охапку. Наверняка это Домкомбед пришёл сгонять на трудработы, хотя, сказать по чести, её пока не трогали. Председатель Фёдор Тетерин заходил пару раз, стоял в дверях, мял фуражку, спрашивал, не надо ли помочь мужской силой, но о расчистке улиц или мытье лестниц не заикался. Правда, вчера задержал её во дворе и сказал, что есть серьёзный разговор.

Фаина настолько уверилась в приходе Тетерина, что отпрянула, когда в дверном проёме увидела совсем другое лицо — решительное и очень бледное.

— Позволь войти?

Пропуская Ольгу Петровну, Фаина посторонилась и теснее прижала к себе Капитолину.

В ледяном холоде полутёмного коридора Ольга Петровна безошибочно угадала направление к единственному тёплому углу и прошла вперёд, громко стуча каблуками по натёртому паркету. Зайдя в комнату, она резко повернулась, так что Фаина едва не наткнулась на её плечо.

— Кажется, я должна поблагодарить тебя за спасение.

— Не за что, Ольга Петровна, — произнесла в ответ Фаина, чувствуя, как дрогнул голос. — Я ведь к вам туда не ради вас пришла, а ради себя и вот её, Капитолины. Хотела просить, чтоб вы нас с ней не разлучали. Но знаете что?

— Что?

Фаина собралась с духом: