Многая лета

Сероводов немного поколебался, поскольку хорошего курева давненько не куривал. Пайковые папиросы выдавались копеечные, а то и вовсе махорка. В самом деле, не убудет от караула, если со своим братом-пролетарием чуток побалакать, тем более что мужик нападать не собирался и на вверенное добро не зарился.

— Можно и закурить. — Сероводов присел рядом и зашарил по карманам в поисках спичек, но мужик вытянул руку, и в прозрачной полутьме блеснул огонёк зажигалки. У Сероводова захватило дух. На ладони у мужика лежала прозрачная коробочка с два спичечных коробка, внутри которой за стеклянным оконцем плавала — вы только подумайте! — крошечная русалка с голубым рыбьим хвостом. Словно дразнясь, мужик потряс зажигалкой, и русалка поплыла, затрепетала, поднимая вверх прозрачные пузырьки.

— Ну и ну! — только и выдавил Сероводов, не в силах отвести взгляд от диковинки.

— Нравится? — Сероводов кивнул. — Ну и давай меняться. Я тебе зажигалку, а ты мне иконки.

Сероводов хотел было заартачиться: мол, не положено, я человек казённый, красноармеец и всё такое, но в его руку прохладным стеклом легла зажигалка, и он согласно прикрыл глаза:

— Ладно, только давай быстро и бери что помельче. Какая разница, где им гореть.

— Тебе это зачтётся, — туманно сказал мужик и метнулся в сторону сваленных икон.

* * *

Поздно вечером явился Фёдор и забил кулаками в дверь Фаининой комнаты, крича пьяным голосом:

— Открывай, не прячься! Соседи сказали, что ты дома!

От каждого удара в дверь к сердцу приливала горячая волна страха, смешанного с отвращением и жалостью. Фаина не могла разобраться в своих чувствах, но знала только одно — она никогда больше не хочет видеть этого человека.

— Открывай! Не то дверь вышибу!

Фаина прижала к себе Капитолину:

— Ничего, ничего, дядя Федя сейчас уйдёт.

В округлившихся глазах Капитолины метался испуг:

— Мама, дядя Федя заболел?

— Да, заболел! Конечно, заболел! Разве может здоровый человек творить этакое?

Превозмогая себя, она подошла к двери и сказала негромко, но так, чтобы он услышал:

— Фёдор, прошу тебя, уходи. Я не хочу за тебя замуж. — Она зачем-то вытерла сухие глаза. Во рту тоже было сухо, и очень хотелось пить. Она облизала губы и добавила: — Я вообще не хочу замуж.

Он прекратил барабанить в дверь и зло проорал:

— Чистенькой голубицей хочешь остаться? Не выйдет, моя милая. Советская власть на крови стоит. Ох на какой кровушке: на белой и на красной! И ты бы без этой власти была сейчас портомойкой, а не в институте училась и людьми командовала.

Ссутулив плечи, Фаина закрыла лицо руками: в чём-то он прав, в чём-то неправ — не разобраться, не разложить по полочкам то, что сейчас творится в России и в душе. Помоги, Господи, укрепи!

— Федя, свадьбы не будет, — произнесла Фаина. Чтобы придать голосу ледяное спокойствие, ей пришлось несколько раз глубоко вздохнуть. — Уходи и никогда больше не приходи.

На несколько мгновений в коридоре воцарилось молчание, взорвавшееся яростным выкриком:

— Пропади ты пропадом!

Звуки за дверью затихли, и она услышала громкий топот по коридору, а потом хлопок входной двери. Тотчас где-то в кухне раздались возбуждённые пересуды бабы Маши и бабы Глаши, сквозь которые прорезался быстрый говорок соседки Акулины:

— Файка, слышь, Файка, ты что, сдурела — такого хорошего мужика упускать? Головой подумай, кому ты с ребёнком нужна?

— У меня два ребёнка, — прошептала сама себе Фаина. Её била нервная дрожь, но от упоминания потерянной Настеньки буря в душе стала стихать. Зачем девочкам отец, который церкви крушит?

Спать не спалось, и некоторое время прометавшись по комнате, Фаина потеплее укутала сопящую Капитолину и вышла из дома. В голове беспрестанной лентой крутились слова, которые она хотела бы высказать Фёдору, но промолчала. Она объясняла ему, ругала, уговаривала, даже мысленно вставала на колени, хотя умом понимала бесполезность тягостного для обоих разговора. На войну ушёл один Фёдор, а вернулся совершенно другой, и пока он сам не поймёт всю бездну своего падения — убеждения бесполезны. Никто не может силком заставить человека любить или верить. Любовь и веру можно только убить.

Опасаясь увидеть Фёдора, она кралась через двор, как кошка, шарахаясь по сторонам от каждой тени, сбегавшей к углам дома. Подумалось, что если стремглав помчаться проходными дворами, то можно напрямки выйти к дому Глеба. Даже если в окнах не будет света, то она всё равно поймёт, все ли благополучно, сумел ли он спасти иконы. Сердце стучало так, что казалось — его слышат даже жильцы верхних этажей. Фаина оглянулась по сторонам и перешла через дорогу.

— Эй, я здесь.

Развернувшись на тихий отклик, Фаина увидела тёмный силуэт на скамейке в глубине скверика.

— Глеб!

Стараясь унять бешеный ток крови, она прижала пальцы к вискам. Глеб приподнялся:

— Я знал, что вы не выдержите и пойдёте узнавать о судьбе икон, поэтому явился сам.

Без всяких сил Фаина рухнула на скамейку рядом с ним.

Хотя лицо Глеба скрывала темнота, она уловила в его голосе улыбку:

— Кое-что удалось спасти и спрятать в надёжном месте.

— Но как?

Глеб усмехнулся: