Много хороших людей и один завистник

– Ужасно, ужасно! – сказал он. – И самое печальное, что я ничего не могу для тебя сделать, решительно ничего. Не возражать! – крикнул он так громко, что фарфоровые белочки присели на задние лапки от страха. – Во-первых, до пенсии мне осталось только полгода. А во-вторых, ты дочь своего отца, а ведь ему-то именно этот негодяй и завидует больше всех на свете. И подумать только: если бы он просидел под водой хоть на одну секунду дольше, чем твой отец, они бы вынырнули друзьями! Все, что я могу сделать, – это посадить тебя на плечо и отправиться к больным. Сегодня у меня четыре визита.

…С Козихинской на Колыбельную, с Колыбельной на улицу Столовая Ложка, со Столовой Ложки на Восьмеркину – маленький, в потертом зеленом пиджаке, в ермолке, лихо сдвинутой на ухо, Лекарь-Аптекарь начал свой обход, а Сорока сидела у него на плече, стараясь не трещать по-сорочьи.

Один сел в калошу, другому соседка въелась в печенку, у третьего ушла в пятки душа – а попробуй-ка вернуть ее на старое место! Каждый раз, выходя от больного, он говорил Сороке: "Еще не придумал". Это значило, что он еще не придумал, как ей помочь. Наконец, выйдя от одного простодушного парня, который тяжело пострадал, сунув свой нос в чужие дела, он весело закричал:

– Готово!

Но, прежде чем рассказать Тане, что он придумал, Лекарь-Аптекарь вернулся домой, снял ермолку и зеленый пиджак, выпил рюмочку коньяку и сказал с наслаждением:

– Яд!.. Великий Завистник давным-давно лопнул бы от зависти, Таня. Но у него есть пояс, которым он время от времени затягивает свой тощий живот. Например, когда ты сказала, что твой отец до сих пор умеет превосходно нырять, – ручаюсь, что Великий Завистник раздулся бы, как воздушный шар, если бы забыл надеть пояс. Нужно стащить с него этот пояс – и баста.

– Стащить?

– Да! Мы сделаем это, – торжественно сказал Лекарь-Аптекарь. – Я тебе ручаюсь, что он лопнет, как мыльный пузырь. А знаешь ли ты, что произойдет, если он лопнет? Ты снова станешь девочкой, Таня. Я приготовлю лекарство по рецепту доктора Мячика, и твой отец будет спасен, потому что его может спасти только чудо. А Старая Добрая Лошадь вернется к своим родителям и снова будет носить голубые ленточки – не в гриве, а в косах.

Любитель необыкновенных историй рассказывает Лоре сказку о Красной Шапочке, и Лора запоминает ее наизусть

А Петька все читал и читал. Когда его окликали, он только спрашивал: «М-м?..» – и снова читал – строку за строкой, страницу за страницей. Одно собрание сочинений он прочел и принялся за другое. Можно было надеяться" что он расскажет Великому Завистнику хотя бы вкратце, о чем написаны книги, стоявшие в нарядных, разноцветных переплетах на полках. А он не рассказывал. Не потому, что не мог, а просто так, не хотелось. Он даже попробовал, но Великий Завистник с таким удовольствием потирал свои длинные белые руки, когда кому-нибудь не везло даже в книгах, что Петька перестал рассказывать и теперь только читал.

Время от времени папа-Дрозд, злобно косясь на него, начинал кричать:

– Шнерр дикс, тэкс тррэнк!

Это значило: "Я – Министр Двора и Конюшен. Прогоните мальчишку!"

Тогда Петька накидывал на клетку одеяло, и, думая, что наступила ночь, Дрозд засыпал.

В общем, Петька совсем зачитался бы, если бы не Лора, которая то и дело приходила к нему поболтать.

– Между прочим, отец давно хотел съесть тебя, – сказала она однажды, – но я не позволила.

– Почему?

– Просто так. Мне смешно смотреть, как ты сидишь и читаешь.

Два раза в неделю она брала уроки у феи Вежливости и Точности и, вернувшись, показывала Петьке, как она научилась ходить – не боком, а прямо и легко, как снегурочка, а не тяжело, как медведь. Но Петька только спрашивал: "М-м?.." – и продолжал читать.

Чтобы похудеть, Лора ела теперь не пять раз в день, а только четыре и спала после обеда не два часа, а только час двадцать минут. И похудела, правда не очень. Но Петька все равно не обращал на нее внимания. Она надела на шею ожерелье и, разговаривая, все время играла им, как будто нечаянно. Но хоть бы раз Петька взглянул на это хорошенькое ожерелье из цветного стекла!

Оставалось только рассказать ему что-нибудь поинтереснее, чем эти толстые книги, от которых он не мог оторваться. И она отправилась к Любителю Необыкновенных Историй.

Это был отставной клоун, вырезавший трубки из виноградного корня, очень хорошие, хотя иногда он и забывал проделать отверстие для дыма. Зато истории, которые он рассказывал, были не то что хорошие, а превосходные, и очень жаль, что никто не хотел их слушать. Как только он открывал рот, жена говорила: "Ну, здрасте, поехал!" Дети – у него были взрослые, даже пожилые дети – начинали зевать, а гости приходили к нему с условием, что будут говорить они, а не он, и притом о самом обыкновенном: "У Марии Ивановны родился сын, а она ждала дочь" или: "Петр Ильич будет получать теперь не восемьдесят рублей в месяц, а восемьдесят пять рублей сорок копеек".