Много Лет Спустя (СИ)

  На одном из виражей - как всегда в моем случае крутых и опасных - меня ужаснула перспектива повторить участь кого-либо из тех, кто пустил себе пулю в лоб; тут еще тот особый, в особом смысле трагический привкус, что иные из этих несчастных успели снискать славу на литературной ниве или что-то там изобрести и проделать на поприще науки. Как бы и мне не свалиться в ту же дыру, не пропасть в той же бездне... Я задыхался в тесноте этих опасений. Что-то чудовищное мерещилось. Мое отчаяние достигло высших пределов; я отчетливо видел, что мои задатки никого не интересуют. Я решил оставить этот равнодушный мир, удалиться от тупых людей, жить в лесу, питаясь мясом животных, на которых буду охотиться с ножом в руках. Я сложил в рюкзак все необходимое, и в первую очередь трусы, майку и перочинный ножик, и выдвинулся из дома в сторону вокзала, предполагая сойти с поезда на какой-нибудь скромной станции, приглянувшейся как исходная точка для моего будущего лесного проживания. Мои первые шаги на этом новом поприще были широки и решительны, наверняка складывалось впечатление, что шагает уверенный в себе человек. Но как же без сомнений, разбирали, это само собой. Я зашел в пивную выпить посошок на дорожку, и там со мной, заметив, что я невозможно удручен и как бы сбит с толку, разговорился весьма веселый на вид молодой человек. Это был Буйняков, кудрявенький тогда еще, а нынче покойный. В пивной, чуточку пригубив для разгона, я рассказал ему всю свою историю, от корки до корки.

  - Ты большой фантазер и, если вдуматься, еще тот дурачок, - сказал он, внимательно меня выслушав. - Но пока ты не ушел насовсем в мир своих дурацких фантазий, я поведаю тебе нечто притчеобразное, этакую, знаешь, историю, которая как раз стоит того, чтобы хвататься за нее руками и ногами, насколько это вообще возможно. Я вычитал ее в какой-то книжке. Жил на свете помещик, большой охотник до книг. Чрезвычайно увлекся чтением, кинулся читать все подряд. Обложился книгами и перелистывал страницу за страницей. В какой-то момент ему показалось, что окружающая помещичья обстановка не содействует, иначе сказать, мешает его единственному занятию, и он раздал свое имение крестьянам, а сам поселился в лесном домике за рекой, где и связал окончательно свою участь с печатным словом, утонул в неизбывном книголюбии. Но кончался хлеб. Тогда он спускался к реке, складывал руки у рта в виде рупора и кричал на противоположный берег: крестьяне! у меня кончился хлеб! привезите мне, пожалуйста, хлеба! Тотчас крестьяне, выбежав из изб, загружали лодки хлебом и прочими продуктами и с возгласами любви, даже обожания устремлялись к своему бывшему помещику, их изумительно сильному и страстному благодетелю, уже принявшему в их воображении облик бога.

  - Прекрасная история! - воскликнул я с чувством.

  - Вот бы и ты так... - улыбнулся Буйняков вкрадчиво.

  Тут я потянулся к стакану, стал наяривать, словно наверстывать что-то по глупости упущенное, ну, как если бы мой новый друг заманил меня в какие-то невиданные края, завел в царство, где нельзя было для поспешного овладения собой и просто для своевременного осмысления, вообще смыслообразования ради не одурманиться на скорую руку вином. Обдумав его слова, я ответил Буйнякову задумчиво:

  - Нет, я не желаю повторения.

  - А оно, милый мой, и не светит тебе. Где ты возьмешь крестьян, готовых пожизненно кормить тебя? А может, у тебя есть имение, которое ты можешь с выгодой для себя раздать?

  - Ты хочешь сказать, что у меня нет выхода?

  - Я хочу, чтобы ты прежде всего уловил подлинную суть этой истории, а потом поговорим о выходе. О чем в ней речь? Я скажу тебе: о свободе. И свобода превращает жизнь описанных в ней людей в своего рода житие. Да, именно житие у бывшего помещика, беспрерывно читающего книги в лесном домике, житие и у освобожденных им от крепостной зависимости и получивших знатное прибавление к своему имуществу крестьян, которые, очистившись от земных страстей, с воодушевлением помогают решить вопросы питания человеку, переставшему быть для них хозяином и ставшему их благодетелем, их кумиром, их богом. А что до выхода, так он всегда найдется. Стать освободителем, благодетелем и в конечном счете чуть ли не богом - чем не выход? У церкви в историческом смысле - жизнь, а в высшем - житие. У партии - то же самое. Так вот, не повторения пройденного и не рискованной жизни в лесу я тебе желаю, а чистого и сияющего как хрусталь воздуха свободы. Вступай в партию, а в какую, я тебе подскажу. Я тебя освобождаю от цепей обыденности, от всякой зависимости, от дурной привычки подчиняться условностям и предрассудкам, отряхни с подошв прах земной, я с тобой тут все равно как Прометей с человечеством в известном мифе. Желаю, чтобы твоя жизнь обернулась житием и ты занялся единственно подлинным делом всего своего бытия, и чтобы всегда находились люди, готовые по первому твоему зову великодушно накормить тебя хоть хлебом, хоть мясом тех кабанов и лосей, которых ты нынче собираешься убивать в лесу перочинным ножиком.