Многоликое средневековье

банях. Он кричит во всеуслышание, что вода горяча, что все готово, и приглашает желающих пожаловать в баню. В другом месте мы встречаемся с мальчиком, который громким

голосом восхваляет вина своего хозяина. Да и сам хозяин, стоя за дверьми лавки, зазывает прохожих и дает самую лестную аттестацию своему товару. Последний обычай, впрочем, сохранился еще и у нас. Но то, на что я укажу вам сейчас, в самом деле оригинально. Один из мелких виноторговцев, не слишком-то полагаясь на словесную рекомендацию, выкатил на улицу винную бочку, установил ее, расставил кругом табуреты, принес кружки, открыл втулку… и что же думаете вы? Взгляните: прохожие облепили бочку, как мухи кусок сахару. Тут и мужчины, и женщины, и родители, и дети; одним словом, на улице составилась маленькая попойка. Городской совет запрещает это, но что поделаешь с ними? Советы других городов, видя полную невозможность уничтожить этот обычай, разрешили городским обьшателям следовать ему не более трех раз в году, в установленные для этого сроки - в дни св. Михаила, св. Мартина и св. Галла. Представьте себе, что происходит на улицах в эти дни! Стоят, сидят, лежат на улицах, пьют вино и веселятся. Впрочем, нечего удивляться тому, что простой обыватель так падок до вина, посмотрите повыше - на графов, епископов, аббатов, ратманов… Пристрастие к вину тонко осмеивалось в средневековых латинских стихотворениях. Вот как восхваляется вино, и притом преимущественно вино, продаваемое в тавернах (в погребках): «Бокалами зажигается лампада души; сердце, напоенное нектаром, улетает ввысь: для меня вино, продаваемое в таверне, имеет более приятный аромат, чем то (вино), которое эконом епископа смешивает для него с водой».

Но размышление наше прерывает звонкоголосый парень, который шествует посреди улицы и торжественно провозглашает… что бы такое?., что в доме такого-то бюргера {следует полное имя его) «сварено пиво». Как радостно звучит его голос! Рассказывают, что император Рудольф, посетивший Эр-фурт, сидел как-то утром у открытого окна занятого им дома и медленно попивал тамошнее пиво.

Кажется, что и мертвецов-то подымут из могил, но…

Денницы тихий глас, для юного дыханья, Ни крики петуха, ни звучный гул рогов, Ни ранней ласточки на кровле щебетанье - Ничто не вызовет почивших из гробов!*

Солнце зашло. Ночь опускает свой темный покров над средневековым городом, веет снотворными чарами. Прозвучали трубы со сторожевых башен, загремели своими цепями тяжелые подъемные мосты, прозвонил в первый, во второй, в третий раз вечерний колокол. Горожане, расположившиеся у своих домов на улице подышать вечерней прохладой, побеседовать друг с другом, вошли в свои жилища. Темно. Запоздалый путник пробирается к своему дому с фонарем в руке. Откуда-то доносится пение:

Господу Богу воздайте хвалу, Слава и честь подобает Ему…

Городской совет

Гордо поднимается к небу своими заостренными башенками и кровельными выступами городская ратуша. За высокими колоннами, пробегающими по всему зданию от основания до самого верха и даже превышающими всю постройку своими остроконечными башенками, приютился лицевой фасад ратуши с каменными узорами, с высокими окнами, украшенными богатой резьбой. Как ни велики ворота, устроенные с этой стороны, они совершенно подавляются всей массой здания; они ведут в обширные помещения, где во время ярмарки выставляются товары, в погреба, в кладовые, в темницы. Главный же вход помещается в особой пристройке, несколько отступающей от площади лицевого фасада. Но от такого положения вход в ратушу не только ничего не теряет, но далее выигрывает, так как к нему ведет высокая каменная лестница. Придавая известное величие входу, эта лестница нисколько не нарушает стройности и цельности лицевого фасада. За пристройкой, как бы прижавшейся к главному зданию, возвышается незатейливая башня с остроконечной кровлей: она примыкает к одному из задних углов ратуши. Здесь висит набатный колокол, отсюда башенный сторож смотрит за местностью, подлежащей его охране.