…Мы иногда встречались после школы, просто чтобы погулять, даже без Кости с Серёгой. Однажды даже в кино сходили. А ещё она научила меня играть на гитаре… Ладно, пыталась научить. Нас с Костей. Я не был очень уж прилежным учеником.
Я не знаю, приходило ли ей вообще в голову, что я теоретически способен в неё влюбиться. Наверное, да, потому что Нюра всегда была достаточно умной, чтобы к ней в голову приходило абсолютно всё… и в то же время она была достаточно легкомысленной, чтобы некоторые вещи в её голову просто не умещались, или не удерживались там надолго.
В том самом кино она — случайно или нарочно, не разберу — на короткое время положила голову мне на плечо. Не знаю, может, просто устала. Но в тот момент я и понял, что пропал. И я влюбился. Крепко и бесповоротно.
Это был конец.
Естественно, сперва я ничего не рисковал ей говорить. Потому что помнил по её же словам: парни, которые влюбляются в неё, вычёркиваются из списка её друзей навсегда. Но с того момента, как я всё осознал, со мной начал твориться какой-то кошмар. Конечно, рядом с Нюрой мне в большинстве случаев было классно и здорово, но стоило ей поболтать с кем-то посторонним, улыбнуться ему и обнять его — а Нюра, я напомню, была очень добрым человеком, — как меня на куски раздирало. Стоило ей прочитать моё сообщение и забыть на него ответить — как меня сжирала заживо мысль о том, что я надоел ей, что она меня кинула в игнор, а может и того хуже — парня нашла, и теперь гуляет с ним.
Это было невыносимо.
Под один Новый год я решил, что мы уже достаточно близки для того, чтобы я, наконец, сказал ей всё таким образом, чтобы не быть отосланным прочь. И я выпалил:
— Знаешь, я чертовски в тебя втюрился.
Она помолчала какое-то время. Дальше у нас произошёл диалог в стиле:
— Вот как.
— Ага.
— Это плохо.
— Я знаю.
— Очень плохо.
— Угу.
— И что делать?
В голове у меня тогда было только одно: «Откуда я, к чертям собачьим, знаю, что мне делать?! Я у тебя это хотел спросить!!!» Но и Нюра, кажется, не знала, и мои слова её скорее огорчили, чем обрадовали.
— Может… сделаем вид, что я этого не говорил? — предложил я.
— Угу, — и через несколько мгновений Нюры передо мной уже не было.
Стоит ли говорить, что это мало помогло ситуации. Мы продолжили дружить так, словно ничего не произошло, но с того момента Нюра от меня будто бы отгородилась: уже не писала первой, в кино ходила с какими-то другими друзьями, а на предложения прогуляться сыпала в меня горами «неотложных» дел, хотя на самом деле не такие уж они были и неотложные. И самое интересное, что она ничего мне не объясняла — как будто всё было понятно и так. А мне ни черта не было понятно. На тот момент школьная успеваемость у меня покатилась под откос, и родители обеспокоились: уж не в «Стаккато» ли дело? Они ничего не знали про Нюру. Я вообще редко им что-то рассказываю. В общем, это всё привело к тому, что однажды я… жестоко сглупил.
Я вдруг ни с того, ни с сего подумал: может быть, всё изменилось за это время? Может, я сделал что-то не так, упустил возможность? Может быть, тогда, когда я признавался, мне стоило быть более настойчивым? Все эти «может» слились в одно-единственное желание пойти и всё исправить. На дворе стоял май.
И, застав Нюру одну возле «Стаккато» — в ожидании её друзей — я признался ей ещё раз. Выпалил, что люблю, чуть ли не на всю улицу. И она… У неё было такое лицо, будто бы я сказал что-то страшное, или что её загнали в угол, и она не знает, что делать. А у меня в голове билось, что я-то знаю, что нужно делать. И я поцеловал её.
Вернее… попробовал. Скажем так, у меня не получилось. Нюра, она… оттолкнула меня, посмотрела так, будто… даже сравнения никакого нет, как будто я худший человек, которого она когда-либо встречала. Она заплакала. И в этот момент как раз вышли Серёга и Костя. Серёга, не разобравшись, кинулся на меня и ударил… и я ушёл.