Многополярный мир. Идеология и экономика

Фактически единственным признаком научности результатов пришлось признать подтверждение его объективного характера с помощью выработанных естественными науками методов их защиты от ненадежности и субъективизма чисто психологических особенностей человеческого познавательного инструмента. Даже физикам пришлось признать (правда, после долгой и трудной борьбы) научную легитимность таких «слишком человеческих» категорий как случайность, возможность и вероятность. Сначала через больцмановский второй закон термодинамики, а затем – через гейзенберговский принцип неопределенности в квантовой механике. Окончательное утверждение самостоятельной ценности и легитимности основанных на этих понятиях закономерностей как конечных продуктов научных исследований, их введения в философию науки связано с работами Ильи Пригожина. (Наиболее известная книга [18] опубликована в начале 80-х годов)[25].

В противоположность основам «ньютоновского» научного мировоззрения, введение в естественные науки категорий случайности и возможности означает отказ от требования однозначного причинного обоснования каждого события, от принципа, согласно которому любое новое возникающее явление уже содержится в предшествующем состоянии мира, и «нет ничего нового под луной». Оценка важности «нового», «развития», «прогресса» произошла сначала в идеологии и практике социологии и других общественных наук. Затем, с разработкой и утверждением в общественном сознании дарвиновской теории эволюции – в биологии. Философское осознание роли необратимости времени в работах И. Пригожина и в бурно развивающейся в последнее десятилетие синергетике ознаменовало распространение этой проблематики на все пространство науки.

Утверждение о безудержном внедрении науки во все сферы человеческой жизни давно уже стало общим местом, приобрело характер тривиальности. Процесс преобразования самой науки и научного мировоззрения есть пример встречного движения – внедрения в сферу науки все большего количества понятий ненаучного языка, обращавшихся прежде только в практике и обыденной жизни. Это сближение и «сращивание» научного мировоззрения и других сфер человеческой жизни является частью распространения в область науки иных психических способностей человека, помимо способности рационального логического мышления. Другим примером распространения иных психических функций служит серьезная попытка Анри Бергсона в конце XIX века представить альтернативу современной ему науке – убедить научную общественность, что не только логическое мышление, но и интуиция является неотъемлемой составляющей научного исследования. Бергсоновская интуиция – это концентрированное внимание, создающее у исследователя образ проблемы, отражающий своеобразие изучаемой ситуации и проблемного задания. Чтобы создать обобщающую концептуальную систему и чтобы сделать полученный интуицией результат готовым для передачи, для коммуникации с другими исследователями, необходимо формализовать его с помощью языка, логического мышления и математических конструкций. По Бергсону, интуиция и методы классической науки «обе опираются на реальность: их можно было бы рассматривать как два раздела науки или две метафизики, если бы они не знаменовали собой только различные направления мыслительной деятельности» [19] (русский перевод цитаты [18, с. 141–142]).

Успехи в развитии техники и становлении индустриального общества, основанных на достижениях естественных наук, заставляли верить, что и философские предпосылки естественнонаучного мировоззрения являются не только свойством познавательного аппарата человека, его психики, но и свойством, принципом устройства всего объективного мира. Этот взгляд на мир столкнулся с проблемой, когда оказалось, что в самой сфере физических явлений есть процессы, которые не поддаются описанию как однозначно определяемые механические движения и требуют введения категории возможности и вероятности. Традиция признания за научными концепциями отражения объективной реальности потребовала отказа от универсальности детерминистских законов, признания возможных отклонений как свойства объективной реальности. Но другая традиция требовала признания вероятностных законов только результатом неспособности человека более детально описать систему, сложность которой превосходит его распознающие способности. Похоже, что спор двух этих тенденций в философии науки до сих пор не нашел однозначного разрешения. В качестве защитников «детерминистской» позиции в нем называют Ньютона и даже Эйнштейна, «вероятностной» – тех или иных представителей генетических основ биологической эволюционной теории.