Многосказочный паша

— Баллах таиб! Хорошо сказано! Пусть раб пользуется нашей щедростью, дай ему десять золотых. Завтра наши уши будут открыты для выслушивания его следующего путешествия. Гуккабак, можешь идти.

— Да не уменьшится тень Вашего Благополучия вовеки! — сказал Гуккабак, выходя из дивана.

Глава XIII

Последнее путешествие Гуккабака

Ваше Благополучие изумитесь неслыханным приключениям, которые случились со мной во время последнего моего путешествия. Смело могу уверить, что ни прежде, ни после судьба не ставила никого в такие опасные положения.

Несмотря на опасности, которым подвергался я в прежнем путешествии в Северный океан, я согласился принять команду над одним гренландским судном, готовым к отплытию. Мы вышли из Марселя в самый раз, чтобы поспеть на север в лучшее время года и возвратиться оттуда прежде, чем наступит зима. Нам очень посчастливилось в Баффиновом проливе: мы в короткое время втащили на палубу восемнадцать китов. Осень только что началась, когда я предложил возвратиться. Нас отнесло несколько к югу, и мы наткнулись на две или три плавучие ледяные горы, на гребне которых лежали стада моржей. У нас было еще несколько порожних бочонков, и я решил наполнить их жиром этих животных и для нападения на них спустил лодки. Мы убили множество моржей и положили их на судно. Ловля продолжалась очень успешно; мы лишились только одной лодки, дно которой проломил морж своими клыками. Ветер внезапно погнал нас далее на юг, и к большому леднику, подле которого мы охотились, прибило вдруг несколько льдин поменьше. Гарпунщики заметили это и советовали мне вернуться на корабль, но ловля так заняла меня, что я не обратил внимания на их слова.

Один морж лежал в небольшой впадине на правой стороне ледника; я направил туда свою лодку. В том месте расстояние между двумя ледяными горами было не более двадцати локтей; от сильного удара шквала ледники вдруг сомкнулись; люди, бывшие в других лодках, проворно удалились, но те, которые гребли в моей лодке, между тем как я стоял на носу с багром для поражения животного, заметили опасность только тогда, когда лодку вдруг прижало к леднику другой льдиной и расплющило.

Стоя на носу и слыша шум сзади, я имел еще время в минуту отчаяния броситься вперед, прямо на спину моржу. В тот самый миг две огромные массы льда столкнулись. Шум, я думаю, был ужасный, но я не слышал его, я был затерт во льду. Хотя сначала были еще трещины, но вскоре вся масса льда, несомая ветром с юга на север, замерзла, и я увидел себя запертым во льду, был заключен в ледяной комнате в обществе с моржом.

Я не буду задерживать Вашу Мудрость описанием своих ощущений. Я полагал, что умру через несколько часов от недостатка воздуха, но нет. Сперва, правда, было нестерпимо душно, и я думал, что, наверное, скоро задохнусь. Я припоминал все грехи, молил небо о милосердии и готовился к смерти. Но от тепла лед стал таять, отчего пространство расширилось, так что по прошествии нескольких минут мог я дышать свободнее. Морж, испуганный, по-видимому, необыкновенным приключением, лежал спокойно. Так как утопающий хватается и за соломинку, счастливая мысль пришла мне тотчас в голову по поводу этого моржа. Я рассудил, что такое огромное животное вдыхает много воздуха и решил убить его для собственного сохранения. Я вынул свой нож и воткнул его в позвоночную кость между головой и шеей; зверь издох тотчас.

Когда я увидел, что морж умер, то слез с его спины и сел на более удобное место, около головы, чего при жизни его не смел сделать, страшась ужасных клыков. Дыхание сделалось еще легче. Ваше Благополучие, быть может, изумитесь этому, но отчего бы то ни было, лед ли снабжал воздухом, или он был так порист, что пропускал его, только грудь моя не ощущала никакого стеснения. В нашей земле бывали примеры, что женщины и дети, до двух месяцев лежавшие под снегом, выходили из-под него живы и здоровы, несмотря на долгое лишение всего, даже пищи. Вспомнив это, я убедился, что мяса убитого зверя хватит мне на несколько недель, и ласкал себя надеждой, что в продолжение этого времени еще буду спасен, если льдины принесет на юг, и они растают. Лед над моей головой не мог быть толще семи или восьми футов, потому что я мог довольно хорошо отличать день от ночи. Впоследствии зрение мое сделалось так остро, что я мог очень хорошо видеть мою пещеру с одного конца до другого.

В первый месяц голод принуждал меня делать частые нападения на туловище моржа, потом, однако, аппетит у меня уменьшился, так что я не прикасался к моему съестному запасу по целой неделе; это, я думаю, от недостатка свежего воздуха и движения.