Множество жизней Элоизы Старчайлд

– Одну минуту. – Она записала в колонку несколько цифр. – Четырнадцать метров, – объявила она. – Немногим больше.

– Четырнадцать метров? В диаметре?

– Немногим больше.

Милан застыл на месте как вкопанный.

– Это колоссально много.

– Воздушные шары очень большие, – пожала плечами Катя.

– Видишь ли, какая проблема. Сарай – десять метров в ширину. Как мы построим четырнадцатиметровый китайский фонарик в десятиметровом сарае? Не говоря уже о том, что тут дверь шириной в четыре метра. Даже если у нас все получится, мы не сможем вынести его за дверь, не сложив в несколько раз.

– Значит, сделаем так, чтобы его можно было сложить, – решила Катя. – Пожалуй, мы могли бы вытянуть его в длину. Аэростат Монгольфье не был сферой. Это был цилиндр, закруглявшийся кверху и книзу. Можно построить десятиметровый цилиндр, сужающийся наверху.

– И как мы вынесем его за дверь?

– Он будет сделан из бумаги. С тонкими обручами из проволоки. Мы просто скрутим его.

Милан задумался.

– Бумага поставляется в девяностосантиметровых рулонах, – сказал он наконец.

– Сколько они весят?

– Возьмем коричневую упаковочную бумагу. Она тяжелая, но очень прочная. Квадратный метр такой бумаги весит двести граммов. В рулоне двести пятьдесят метров.

– Хорошо. – Катя снова занялась вычислениями, но вид у нее был обеспокоенный. – Десятиметровый цилиндрический воздушный шар должен быть более шестидесяти метров в высоту, – сказала она. – Это слишком много. Верхняя часть быстро остынет. – Карандаш царапал по бумаге. – К тому же на такой размер уйдет около двух тысяч квадратных метров бумаги, и это без учета нахлеста. Нам понадобится по меньшей мере десять рулонов.

Милан тяжело опустился рядом с ней.

– Катя, родная моя, – он обнял ее за плечи. – Это безумие. Я не могу украсть десять рулонов бумаги.

– Кроме того, – продолжала она, – одна только бумага будет весить четыреста килограммов, а к этому добавится вес проволочных обручей, клея, веревок, ведра с горячими углями и нас самих. Это больше полутонны. Получается слишком тяжело.

– Этот план не сработает, – сказал Милан. – Давай еще раз подумаем о подкопе.

– План сработает, – Катя наградила его тяжелым взглядом. – Просто нужна более легкая бумага. И более круглый шар. Какая бумага на вашем производстве самая легкая?

– Бумага для авиапочты весит шестьдесят граммов на квадратный метр. Но она очень непрочная.

– Придется закрыть на это глаза. – Катя уже зачеркивала прежние расчеты. – И забудь про цилиндр – это нецелесообразно. Нам нужен круглый воздушный шар, максимально приближенный к форме сферы, шириной четырнадцать метров. Для этого понадобится шестьсот пятнадцать квадратных метров бумаги – то есть, украсть нужно всего три рулона, – и весить такой шар будет… – она поводила карандашом по цифрам на бумаге, – меньше сорока килограммов. В десять раз легче. Это может сработать.

– Легко тебе говорить – не ты же будешь красть бумагу, – проворчал Милан.

– Когда ты сможешь достать первый рулон?

10 Катя

1980 год

Гюнтер Дросс был управляющим сухоградской бумажной фабрики. Он родился в Восточной Германии. В двадцать лет Дросс управлял немецким «Тигром» в составе 101-й бронетанковой дивизии и в бою у Виллер-Бокажа в Нормандии оказался в составе танкового подразделения, уничтожившего целую колонну британской 7-й бронетанковой дивизии. В разгар сражения, произошедшего после разгрома англичан, когда на поле боя еще оставались отдельные бойцы, он поймал гранату, брошенную вражеским солдатом, и когда отвел руку в сторону, чтобы запустить ее обратно, граната разорвалась, но только частично. Осколки попали ему в плечо, предплечье и локоть, в результате чего его правую руку парализовало и он потерял один глаз. Теперь Дросс носил на глазу повязку, а неподвижную руку засовывал в карман комбинезона, имитируя непринужденную позу.

Инвалидность обозлила Дросса. В свои шестьдесят он лично контролировал все происходящее на его фабрике. Он никогда не сидел на месте. Он расхаживал по коридорам и цехам, как злодей из шпионского фильма, неуклюже пряча правую руку и размахивая левой, с яростью во взгляде и дрожащих бровях. В любую минуту, на любом этаже, Дросс мог оказаться совсем рядом (что часто и случалось) – его как магнитом притягивало туда, где ломалось оборудование и звучали диссидентские разговоры.

– Гашек! – гаркал Дросс, если Милан позволял себе хоть на секунду расслабиться. (Дросс не доверял словакам. Он считал, что они недостаточно привержены коммунизму. Именно словаки препятствовали освобождению Чехословакии в 1968 году, когда тупица Дубчек чуть не отдал страну американцам. Даже в поддержке рейха словаки наверняка не проявляли особого энтузиазма.) – Гашек!

– Да, товарищ Дросс?

– Почему встало производство в третьем цеху? Почему я вижу на полу машинное масло? Почему валики заклинило?

– Прессы слишком накалились, товарищ Дросс. Масляные фильтры не работают при таких температурах. Масло протекает. Валики заклинивает. И производство встает.

Дросс посверлил его злобным взглядом. Он не любил четких ответов на свои вопросы.

– Так охладите прессы.