Моби Дик

"In judging of that tempestuous wind called Euroclydon," says an old writer-of whose works I possess the only copy extant-"it maketh a marvellous difference, whether thou lookest out at it from a glass window where the frost is all on the outside, or whether thou observest it from that sashless window, where the frost is on both sides, and of which the wight Death is the only glazier."	"При оценке того буйного ветра, что носит наименование Евроклидон, - говорит один древний автор, чьи труды дошли до нас в единственном экземпляре, владельцем которого являюсь я, - огромная разница проистекает из того, рассматриваешь ли ты его сквозь оконные стекла, ограждающие тебя от холода, царящего по ту сторону, или же ты глядишь на него из того окна, в котором нет переплетов, из окна, по обе стороны которого царит холод, из окна, которое лишь некто по имени Смерть может остеклянить".
True enough, thought I, as this passage occurred to my mind-old black-letter, thou reasonest well.	"Право же, - подумал я, когда эти строки пришли мне на память, - ты рассуждаешь разумно, мой древний готический фолиант".
Yes, these eyes are windows, and this body of mine is the house.	В самом деле, глаза эти - окна, а тело мое - это дом.
What a pity they didn't stop up the chinks and the crannies though, and thrust in a little lint here and there.	Жаль, правда, что не заткнуты как следует все трещины и щели, надо бы понасовать кое-где немного корпии.
But it's too late to make any improvements now.	Но теперь уже поздно вносить усовершенствования.
The universe is finished; the copestone is on, and the chips were carted off a million years ago.	Вселенная уже возведена, ключевой камень свода уложен и щебень вывезен на телегах миллион лет тому назад.
Poor Lazarus there, chattering his teeth against the curbstone for his pillow, and shaking off his tatters with his shiverings, he might plug up both ears with rags, and put a corn-cob into his mouth, and yet that would not keep out the tempestuous Euroclydon.	Бедный Лазарь, лязгая зубами на панели, что служит ему подушкой, и в дрожи отрясая последние лохмотья со своего озябшего тела, может законопатить себе уши тряпьем, а рот заткнуть обглоданным кукурузным початком, но и так он не сумеет укрыться от Евроклидона.
Euroclydon! says old Dives, in his red silken wrapper-(he had a redder one afterwards) pooh, pooh!	- Евроклидон! - говорит Богач в красном шлафроке (он завел себе потом другой, еще краснее). - Уф-ф! Уф-ф!
What a fine frosty night; how Orion glitters; what northern lights!	Отличная морозная ночь! Как мерцает Орион; как полыхает северное сияние!
Let them talk of their oriental summer climes of everlasting conservatories; give me the privilege of making my own summer with my own coals.	Пусть себе болтают о нескончаемом восточном лете, вечном, как в моем зимнем саду. Я за то, чтобы самому создавать свое лето у собственного своего очага.
But what thinks Lazarus?	А что думает по этому поводу Лазарь?
Can he warm his blue hands by holding them up to the grand northern lights?	Сумеет ли он согреть посиневшие руки, воздев их к великому северному сиянию?
Would not Lazarus rather be in Sumatra than here?	Быть может, Лазарь предпочел бы очутиться на Суматре, а не здесь?