Моби Дик, или Белый Кит

А в глубине под этим безмятежным миром нашим глазам, когда мы заглядывали за борт, открывался иной мир, ещё более странный и удивительный. Там, повиснув под текучими сводами, плавали кормящие матери-китихи и другие, кому, судя по их грандиозным талиям, в скором времени предстояло стать матерями. Озеро, по которому мы скользили, было, как я уже заметил выше, чрезвычайно прозрачным на большую глубину; и подобно тому как человеческий младенец, сосущий материнскую грудь, глядит спокойным, ровным взглядом куда-то в сторону, словно в одно и то же время живёт двумя разными жизнями, и, впивая пищу земную, пирует ещё и духовно, вкушая неземные воспоминания, так и те юные китята, казалось, глядели в нашу сторону, но не видели нас, словно их новорождённому взору мы представлялись лишь пучками бурых водорослей. Да и матери тоже спокойно разглядывали нас, повернувшись набок. Один из этих крошечных младенцев, которому, насколько мы могли судить по неким особым признакам, было не более одного дня от роду, имел в длину около четырнадцати футов и примерно шесть футов в обхвате. Он был настроен довольно шаловливо, хотя тело его едва только успело расправиться из того крайне неудобного положения, какое он ещё совсем недавно занимал в материнской утробе, где неродившийся кит лежит, подвернув хвост к голове, готовый к решительному прыжку, напряжённый, как натянутый монгольский лук. Его нежные боковые плавники и лопасти хвоста всё ещё сохраняли помятый, морщинистый вид, каким отличаются ушки младенца, только что прибывшего из чужих стран.

– Линь! Линь! – вдруг закричал Квикег, перегнувшись за борт. – Загарпунило! Кто брала на линь? Кто гарпун метала? Сразу два кит; один большая, другой маленькая!

– Да что с тобой, парень? – изумился Старбек.

– Твоя туда гляди! – ответил Квикег, указывая рукой вниз. И как случается, когда подбитый кит, вытянув из бочонка сотни саженей линя, снова всплывает на поверхность, пробыв положенное время в глубине, и вслед за ним показываются из воды ослабнувшие верёвочные спирали, так и теперь Старбек увидел свободные петли пуповины мадам Левиафан, всё ещё, казалось, приковывающие молодого телёнка к матери. Нередко во время отчаянной охоты этот естественный линь своим свободным материнским концом переплетается с пеньковым линём, и таким образом, телёнок тоже оказывается пойманным. Самые непостижимые тайны моря открывались нам в этом заколдованном пруду. Мы видели, как в глубине предаются любви молодые левиафаны[267].

Так, окружённые кольцами ужаса и смятения, спокойно и бесстрашно предавались эти загадочные создания в центре круга всевозможным мирным занятиям, безмятежно наслаждаясь весельем и восторгами любовной игры. Но ведь точно так же и сам я среди бушующей Атлантики моего существа вечно пребываю внутри в немом покое; и в то время как огромные планеты незаходящих бедствий обращаются вокруг меня, там, в самой сокровенной глубине моей души, я всё равно купаюсь в ласковых лучах радости.

Покуда мы так стояли, точно заворожённые, на одном месте, по некоторым признакам в отдалении было заметно, что остальные вельботы, сея смятение, всё ещё орудовали у границ китового войска или, быть может, вели бой в расположении первого круга, там, где им было довольно простору и оставались надёжные пути к отступлению. Но разъярённые киты с «волокушами», проносившиеся время от времени вдалеке и пересекавшие круг за кругом, представляли собой ещё не столь устрашающее зрелище, как то, что открылось нам немного погодя. Обычно, взяв на линь кита, отличающегося особенной силой и ловкостью, китобои стараются «подрезать ему поджилки», то есть изуродовать и изрезать его огромный хвостовой плавник. Для этого в него швыряют фленшерную лопату на короткой рукоятке, с верёвкой, за которую затем, выбирая конец, вытягивают лопату обратно. Один кит, раненный, как мы впоследствии узнали, в хвост, однако не слишком серьёзно, вырвался и бросился прочь от вельбота, унося с собой половину гарпунного линя, и в жестоких мучениях носился теперь между обращающимися кругами, подобно одинокому бесстрашному всаднику Арнольду в битве под Саратогой[268], сея вокруг себя ужас и смятение.

Но как ни мучительна была эта рана и насколько устрашающим ни представлялось в целом это зрелище, однако сильный испуг, которым он, казалось, заражал всё стадо, имел иную причину, поначалу скрытую от нас расстоянием.

Только потом уже мы вдруг увидели, что этот кит по необъяснимой случайности промысла запутался в лине, который он за собой утянул; удирая, он унёс с собой также и фленшерную лопату в хвосте; теперь верёвка, привязанная к ней, зацепилась за гарпунный линь, обмотанный вокруг китового хвоста, а сама лопата понемногу высвободилась у него из тела. И вот, обезумевший от боли, он, взрывая волны, что было сил ударял своим гибким хвостом и размахивал над водою острой лопатой, направо и налево разя и убивая своих товарищей.