Моби Дик, или Белый Кит

— Чтоб ты подавился своими проклятьями! — взревел Ахав. — Капитан Мэйхью, принимай письмо.

Взяв из рук Старбека несчастливое послание, он вставил его в расщепленный конец шеста и протянул за борт к шлюпке. Гребцы в ожидании перестали грести, шлюпку отнесло немного к корме «Пекода», так что письмо, точно по волшебству, ткнулось прямо в жадные ладони Гавриила. В то же мгновение он поднял со дна шлюпки большой нож, наколол на него письмо и с этим грузом запустил его обратно на корабль. Нож упал к ногам Ахава. А Гавриил визгливым голосом приказал своим товарищам навалиться на весла, и взбунтовавшаяся шлюпка стремглав понеслась прочь от «Пекода».

Когда матросы после перерыва возобновили работу над китовой попоной, много туманных догадок было высказано по поводу этого дикого случая.

Глава LXXII Обезьяний поводок

При шумной и хлопотливой разделке китовой туши матросам без конца приходится бегать взад и вперед. То нужны люди здесь, то всех зовут туда. Никто не стоит на месте, потому что в одно и то же время всюду есть какие-то дела. Точно так же вынужден метаться и человек, который вздумает описывать эту сцену. Мы теперь должны немного отступить в своем повествовании. Как уже упоминалось, первую брешь в китовой спине, куда затем вставляется гак, вырубают фленшерными лопатами помощники капитана. Но каким образом этот тяжелый громоздкий гак там закрепляется? Его вставил туда мой закадычный друг Квикег, который, выполняя свои гарпунерские обязанности, должен был вылезти с этой целью на спину чудовищу. Очень часто обстоятельства требуют, чтобы гарпунер оставался на китовой туше в продолжение всего того времени, пока идет свежевание, или фленшеровка. Следует отметить, что кит при этом почти полностью погружен в воду, за исключением того участка, где в данный момент идет работа. И вот несчастный гарпунщик должен барахтаться внизу, футах в десяти ниже уровня палубы, то на ките, то прямо в волнах, покуда огромная туша вертится под ним наподобие мельничного вала. Квикег в этот раз был в костюме шотландских горцев — то есть в одной рубахе и в носках, — который, на мой взгляд, по крайней мере, очень ему шел; а ни у кого, как сейчас убедится читатель, не было лучшей возможности рассмотреть его, чем у меня.

Поскольку я сидел с моим дикарем в одном вельботе, работая позади него вторым от носа веслом, в мои веселые обязанности входило также помогать ему теперь, когда он выполняет свой замысловатый танец на спине кита. Все, наверное, видели, как итальянец-шарманщик водит на длинном поводке пляшущую мартышку. Точно так же и я с крутого корабельного борта водил Квикега среди волн на так называемом «обезьяньем поводе», который прикреплен был к его тугому парусиновому поясу.

Это было опасное дельце для нас обоих! Ибо — это необходимо заметить, прежде чем мы пойдем дальше, — обезьяний повод был прикреплен с обоих концов: к широкому парусиновому поясу Квикега и к моему узкому кожаному. Так что мы с ним были повенчаны на это время и неразлучны, что бы там ни случилось; и если бы бедняга Квикег утонул, обычай и честь требовали, чтобы я не перерезал веревку, а позволил бы ей увлечь меня за ним в морскую глубь. Словом, мы с ним были точно сиамские близнецы на расстоянии. Квикег был мне кровным, неотторжимым братом, и мне уж никак было не отделаться от опасных родственных обязанностей, порожденных наличием пеньковых братских уз.

Я так остро, так по-философски осознавал тогда свое положение, что, задумчиво следя за его действиями, начал отчетливо понимать, что моя собственная личность растворилась в акционерном обществе из двух партнеров, что моей свободной воле нанесен смертельный удар и что просчет или неудача другого могут обречь меня, безвинного, на незаслуженные беды и погибель. Здесь, я считаю, сказалось какое-то междуцарствие Провидения; ведь не могло же его неподкупное беспристрастие сознательно пойти на столь вопиющую несправедливость. И все-таки, развивая дальше свои мысли и при этом время от времени вытягивая Квикега на веревке из воды, когда он оказывался между китом и бортом корабля под угрозой быть расплющенным на месте, — развивая дальше свои мысли, говорю я, я понял, что положение, в каком я сейчас находился, ничем не отличается от положения всякого смертного во всякое время; только в большинстве случаев сиамские узы так или иначе связывают человека с несколькими смертными зараз. Если разорился твой банкир — ты банкрот; если твой аптекарь по оплошности прислал тебе ядовитые пилюли — ты мертв. Правда, вы можете мне возразить, что всех этих и бесчисленное множество им подобных несчастий можно в жизни избегнуть, проявляя чрезвычайную осмотрительность. Но как бы осторожно ни обращался я с Квикеговой веревкой, он иной раз дергал ее с такой силой, что я едва не вылетал за борт. К тому же я, конечно, все время помнил, что, лезь я хоть из кожи вон, в моем распоряжении только один конец веревки[25].