Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

Геббельс убедил Гитлера на введение желтой звезды в надежде публично заклеймить евреев и разжечь огонь антисемитизма у населения так же, как сработали подобные меры в Польше. Многие евреи этого и ожидали. В сентябре 1941 г. Виктор Клемперер более не мог заставить себя выйти на улицы Дрездена даже для похода в магазин, что теперь полностью приняла на себя его «арийская» жена Ева. Некоторых страх доводил до самоубийства. За три недели в течение последнего квартала 1941 г. 87 случаев сведения счетов с жизнью отмечались в Вене и 243 – в Берлине. В действительности на протяжении первых недель Геббельс испытал серьезное разочарование произведенным воздействием закона, особенно в Берлине, где служил гауляйтером, поскольку город не утратил светских и левацких традиций эры до 1933 г.: именно в столице проживали теперь 70 000 из всех 150 000 оставшихся в Германии евреев. Министр пропаганды в беседе с Альбертом Шпеером сетовал на эффект, обратный тому, на который они надеялись: «Люди повсеместно сочувствуют им [евреям]». Загвоздка состояла в том, что, как начал осознавать Геббельс, общество по-прежнему оставалось недостаточно национал-социалистическим во взглядах[502].

В качестве лекарства от этого недуга режим первым делом решил принудить народ к отчуждению. 24 октября 1941 г. вышел указ с запретом на публичное проявление сочувствия по отношению к евреям, за которое немцы теперь рисковали для начала получить три месяца заключения в концентрационном лагере. «Любой, кто продолжает поддерживать личные контакты с ним [евреем], – грозил Геббельс в написанной им для Das Reich статье от 16 ноября, – принимает его сторону и должен рассматриваться как еврей». Проведя такую резкую черту, министр продолжал журить читателя, убеждая отринуть всякий «ложный сентиментализм»[503].

Геббельс не остался единственным вождем нацистов, близко подошедшим к откровенному признанию того, что убийство евреев есть последовательная политика режима. Два дня спустя Альфред Розенберг так прямо и заявил на совещании перед чиновниками своего нового «восточного министерства»: «Это задача, порученная нам судьбой». Сам Гитлер в 1942 г. повторял свое «предсказание» в публичных речах ни много ни мало четыре раза, причем используя недвусмысленное слово Ausrottung (ликвидация). Прочие нацистские вожаки, такие как гауляйтер Мюнхена Адольф Вагнер и глава Германского трудового фронта Роберт Лей, не отставали. Пока в первые месяцы 1942 г. немцы переживали экзистенциальный кризис Восточного фронта, угрозы еврейству эхом разносились пропагандой[504].

Идеологи жесткой линии, подобно главе партийного аппарата Мартину Борману, не сомневались в необходимости внушить германскому народу понимание того, что теперь он намертво увяз в глобальном геноциде, выходом из которого может стать либо победа, либо гибель. Несмотря на потоки антисемитской аргументации, депортация евреев не сделалась главной темой новостей: германские СМИ не публиковали подробностей относительно конечных целей путешествия ссыльных, их судьбы или смысла принимаемых мер. Районные и областные партийные функционеры испрашивали руководящих указаний, как поступать в отношении разговоров о «чрезвычайно жестких мерах» против евреев. Реакция Бормана выразилась в издании директивы, в которой он заранее выражал чиновникам благодарность за продолжение наступления и оправдывал подобные беспощадные и жестокие акции самой «природой текущего момента». Партийным чиновникам дали ясные установки: не надо отмалчиваться, надо воспользоваться «имеющейся ныне возможностью для очищения… вся проблема целиком должна быть решена нынешним поколением»[505].