Мобилизованная нация. Германия 1939–1945

1 февраля Лизелотта Пурпер получила телеграмму с извещением о том, что ее муж ранен и ожидает отправки из Пиллау. Поначалу Курт Оргель воспринял советское наступление довольно благодушно, ошибочно приняв его за контратаку местного значения. Стоя около блиндажа, покуривая трубку и наблюдая за налетом ВВС РККА на штаб полка, он излучал уверенность в способности немцев удержать Мемельский плацдарм. Вид пленных женщин в красноармейской форме в очередной раз подогрел надежду: ну все, у Советского Союза кончаются резервы! Только после прорыва советских войск к берегу близ Эльбинга Курт Оргель осознал, насколько недооценил размах наступления противника, и задался вопросом, не застало ли происходящее врасплох и высокое руководство. Но и теперь у Курта нашлись добрые слова для Лизелотты. Провал арденнской операции по меньшей мере избавил Германию от одновременного удара с востока и запада, заверял он ее: «А тогда бы, я полагаю, нам настал конец». Теперь же им оставалось продержаться до тех пор, пока не появится «новое оружие», «и, скажу тебе, я в восторге от той уверенной решимости, что царит на фронте! Несмотря ни на что!». 24 января, в ходе отступления части в направлении побережья Восточной Пруссии при температуре –13 °C, Курт получил ранения в обе ягодицы и в правое бедро[1027].

12 февраля ему удалось нацарапать короткую записку Лизелотте с сообщением о том, что последнюю неделю он провел на госпитальном корабле у побережья Померании, вблизи острова Рюген. На следующий день Курт смог написать подробнее. Несмотря на мучительную дорогу через Балтику, он испытывал уверенность, что раны заживут за два или три месяца, и рассчитывал провести это время с женой. «Будем надеяться, что все будет хорошо. Наша звезда хранила нас и сохранит опять», – уверял он ее. 14 февраля госпитальный корабль достиг Копенгагена. Курту пришлось признаться, что на протяжении путешествия раны загноились и он прибыл в морской госпиталь «кожа да кости». Кормили в Копенгагене «просто прекрасно, только мне ни к чему – аппетита нет. А вот что есть, то есть – высокая температура». Он нервничал и беспокоился, что Лизелотта не сможет навестить его в Дании, когда она нужна ему больше всего на свете; придется отложить воссоединение до его выздоровления и приезда в Германию.

В письмах Лизелотты к нему описывался спор с соседями из-за того, кто должен потесниться для приема беженцев, толпами валивших с запада; она отказалась освобождать комнату Курта. 22 февраля Лизелотта получила письмо из Рюгена и по каракулям поняла, каких усилий стоили ему те несколько строк: «Моя единственная, моя любовь!» Она начала писать ответ, уверяя мужа, что в Копенгагене он наконец обретет необходимые для поправки «спокойствие и размеренность». Сидя в тишине поместья в Остербурге, Лизелотта словно старалась дотянуться до него и уговаривала заставить себя нормально есть, «чтобы я не набила синяков о твои острые кости, когда мы будем заниматься любовью». Тут она прервалась – пошла открыть дверь, оставив на столе незаконченное письмо. Принесли короткую телеграмму: «Капитан Оргель умер 19.2.45 в Копенгагене»[1028].

Лизелотта утратила обычную для себя уверенность раньше, еще до извещения о смерти Курта. Она относила перемены внутри на счет запоздалой реакции на бомбежки Берлина в ноябре 1943 г. «С тех пор, – объясняла она Курту, – я знаю, что все может развалиться… Ведь беда приходит не только к другим? А вдруг я попаду под бомбы? Только потому, что я не желаю того, потому что я так полна жизнелюбия? Разве те тысячи людей, которые погибли, тоже не испытывали “уверенности в себе”?» Цитируя Гёте, «который сказал нечто вроде того: “Лишь тот достоин жизни и свободы, / Кто каждый день идет за них на бой”[1029]», она старалась подбодрить себя; но страх не уходил. «Против дьявольского грома с небес, – сознавалась она, – я чувствую себя безоружной. Уверенность в себе изменяет мне, и я часто стыжусь себя перед друзьями и знакомыми, которые раз за разом переживают одну страшную атаку за другой без серьезных треволнений или попыток сбежать и спрятаться. Они твердо уверены, что пройдут через все без царапинки». Как грызущий душу страх и одиночество, которые наблюдала Лизелотта в себе, так и будничное преодоление, отмечаемое ею в окружающих, становились все более характерными на примерах прочих берлинцев; и то и другое являлось результатом нескончаемой школы авианалетов[1030].