Мобильник

Насколько мне известна история Пудиса, в Москву он приехал на следующий год после окончания школы. Его родители к тому времени уже несколько лет как развелись, отец успел жениться на москвичке с двумя детьми, но разошелся и с ней и заселился в итоге в однокомнатную хрущевку на Пролетарке, где у него постоянно паслись полюбившие отчима пасынок с падчерицей и где порой он со второй женой воссоединялся – такой вот был у них половинчатый развод. Прописку в этой отцовской квартире Пудис получил без труда и противодействия: и его отец, и московская полужена отца были из советских интеллигентов-бессребреников, за чужое не хватались, за свое не держались, меркантильные соображения, а тем более опасения по поводу возможного будущего дележа вызывали у них брезгливость. Я думаю, Пудис был точно такой же, просто время изменилось, и ему приходилось это в себе не то чтобы прятать, но как-то мягко скрывать, прикрывать, чтобы не выглядеть совсем уж белой вороной.

В институтах Пудис то учился, то не учился, но какой-то технический диплом вроде бы все же получил. Все это происходило задолго до того, как мы впервые встретились. Но его отец меня знал. Пару раз Пудис просил о содействии: отец затеял в квартире ремонт и нужна была физическая сила двигать шкафы, выносить старую ванну и так далее. Когда в морге отцу выдали вещи Пудиса, он нашел в кармане бумажку из блока для записок, где был телефон моей новой квартиры. И больше не обнаружил никаких телефонов, потому что все они были у Пудиса в записной книжке мобильника. А мобильник Пудис поставил в тот вечер у меня на кухне подзаряжаться – и забыл.

Похоронами занимался отец. А я обзванивал по пудисовскому сотовому общих и не общих знакомых, ездил – собирал деньги. Мать Пудиса была православная и хотела, чтобы хоронили непременно в землю, место на Хованском кладбище стоило ощутимо. Разумеется, никто с ней не спорил, хотя, я полагаю, сам Пудис предпочел бы и вовсе обойтись без земли – пустить прах по ветру где-нибудь в Доломитовых Альпах или, может, в Гималаях.

Стыдно говорить, но я совершенно ничего не чувствовал. Мысль о гибели Пудиса никак еще не приживалась во мне. Я только надеюсь, что, встречаясь с другими людьми, с его отцом, во время всех этих скорбных церемоний я смог удерживать на лице подобающую мину. От многочисленных переговоров мобильник дважды садился, я заряжал его снова, он постоянно болтался у меня в кармане.

Отпели Пудиса прямо в морге – там, стена к стене, располагался какой-то, технический в прошлом, ангарчик, теперь его отвели для религиозных нужд, на стену повесили бумажную икону Богородицы, выдранную, похоже, из журнала; приходил священник из ближней церкви, раздал свечи. Отпевал быстро, двух покойников сразу. Проститься с Пудисом в морг приехала куча народу, многие отправились и на кладбище, людей было не меньше полусотни. На кладбище гроб открыли опять, могильщики стали вынимать цветы, все потянулись прощаться, было довольно холодно, март, я замерз, мне хотелось выпить водки. Я подошел вслед за отцом. Кира была не права – никакой специальной мысли не было у меня. Просто я обнаружил, что рука в кармане сжимает пудисовский телефон. Когда я вытащил его и быстро опустил в гроб и он куда-то там ухнул, глухо стукнув, вниз, на дно, за пиджачный рукав, – я вовсе не думал, что в этом есть что-то странное, мне казалось, так и надо, так правильно. Я ни от кого не таился, но вышло, что я оказался последним, и никто за мной не следил, никто моего жеста, движения не заметил. В конце концов, это была у меня единственная вещь от Пудиса, к тому же имевшая отношение к его смерти, и я хотел с ней расстаться.

На кладбище помянули наскоро. Выяснилось, что большие поминки устраивает не отец. Один из старых и старших самарских друзей Пудиса – мы встречались с ним когда-то раньше, обсуждали “Кинг Кримсон” – теперь владел в Москве не только перспективной “ай-ти” компанией, но и небольшим кафе в районе Каретного переулка. Меня тянуло домой, быть одному: купить по пути еды, DVD восемь в одном, лучше с фильмами про войну, или про моряков, летчиков, альпинистов, чтобы был подвиг, преодоление, или с фантастикой – только я их все уже пересмотрел, – заварить чай, откусить кекс, лечь на кровать перед телевизором, омертветь, наконец, сделать вид, что сейчас необходимо просто дождаться завтрашнего дня, а вот завтра жизнь, конечно, начнется заново. Я жалел, что не поехал сегодня на машине – выпил-то всего пятьдесят грамм, давно бы выветрилось уже. Я попытался выйти из желтого ритуального автобуса возле первой попавшейся на дороге станции метро, но меня удержали, попросили остаться. Вернувшись на дерматиновое сиденье, которое так и не согрел, я подумал, что все-таки нет худа без добра: неплохо помозолить глаза хозяину перспективной компании – даже по такому поводу. Здесь, на поминках, я узнал самую раннюю историю о Пудисе – отчего-то сам он об этих своих приключениях при мне не вспоминал.