MOBY. Саундтрек моей жизни

Машина подъехала к гостинице в Джорджтауне; через гигантские окна в атриуме светило солнце. Я прошел через автоматические двери, и мне навстречу выбежала Кара. Мы обнялись и поехали на лифте наверх, к моему номеру. Я рассказал ей, как за последние сутки успел слетать в Бельгию и обратно, а она – как ела сандвичи на поезде «Амтрак». Зайдя в номер, она раздвинула шторы. Неподалеку мы увидели памятник Вашингтону.

– О боже! – воскликнула она. – Тут все видно до самого горизонта!

Я схватил ее, бросил на постель и начал целовать. Она засмеялась.

– Не хочешь сбегать в душ? – спросила она. – Ты весь пропах самолетом!

– Ладно, помоюсь, – ответил я. – Но не надо ко мне приходить.

– Обещаю, – искренне сказала она. Я разделся и залез в душ. Через пять секунд дверь ванной открылась.

– Эй? – сказал я. – Если это Кара, то я же тебе уже сказал: не заходи в душ.

– Это я, Кара, – ответила она. – Ты уверен, что мне сюда нельзя?

– Такие правила, – сказал я.

– Ты уверен?

– Ладно, в этот раз можно, – смилостивился я. Она отодвинула шторку душа.

В девять вечера мы вышли из гостиницы и поехали на рейв, который устроили в часе езды от Вашингтона. Мы припарковались за сценой и вышли из машины; диджей как раз поставил Everybody’s Free Розаллы. Ночь была теплой, и рейверы на огромном поле дули в свистки и вскидывали руки. Мы с Карой вышли на сцену и посмотрели на рейверов и их неоновые светящиеся палочки.

– Я хочу потанцевать! – сказала она и потащила меня за руку как ребенок.

Я засмеялся.

– Ладно, иди танцевать, потом встретимся!

Она убежала в толпу. Я поднялся на холм позади поля, лег на траву и попробовал разглядеть Кару в море десяти тысяч кайфующих рейверов. В конце концов мне это удалось – она танцевала с какими-то ребятами, которые даже не сняли рюкзаков. Диджей поставил трек, которого я еще не слышал, с кучей брейкбитов и фортепиано. Я лежал в траве, закрыв глаза, и ощущал прекрасное давление музыки и тяжелого атлантического летнего воздуха.

Я открыл глаза и посмотрел в небо. Из-за светового загрязнения там были видны от силы пять звезд. «Вся эта пустота между нами и ними, – подумал я. – А мы копошимся тут в траве, как веселые букашки». Диджей поставил песню Prodigy, и зрители зааплодировали.

У-уф. Я открыл глаза. Кара напрыгнула на меня сверху и уселась на мне.

– Нашла тебя! – воскликнула она. – Твой менеджер сказал, что через полчаса твой выход.

Мы встали.

– Воздух не кажется тяжелым? – спросил я.

– Нет, воздух как воздух! – ответила она.

Я посмотрел на стробоскопы у сцены. Эти маленькие геенны огненные, загоравшиеся на доли секунды и заполнявшие тяжелый воздух светом. Последними словами Гёте были «Больше света». Может быть, он предвидел появление рейва?

Мы с Карой стояли на краю сцены и ждали, пока Скотт Генри закончит свой сет. Сегодняшний рейв назывался «Будущее»; промоутер Майкл вышел на сцену и взял микрофон.

– Привет, «Будущее»! – крикнул он, и будущее закричало ему в ответ. – Добро пожаловать в лето любви!

Зрители просто с ума сошли; послышались даже звуки дудок.

– Он только что сошел с самолета из Бельгии! Вот он, из Нью-Йорка: Моби!

Я выбежал на сцену, когда заиграла Ah Ah, забрал микрофон у Майкла и закричал. Я орал во все горло, пытаясь докричаться и до рейверов, и до маленьких точек в небе, находившихся от нас в триллионах миль. Звук в космосе не распространяется – но можно притвориться, что это не так. Без атмосферы звук умирает. Исчезает в вакууме. Так что мы заполнили вакуум своими жизнями – широкими бельгийскими реками, фортепианными гимнами, радостью, сексом в гостиничных ванных.

– Я чувствую это, – пропел я.

– Я чувствую это, – пропели они.

Мы были прижаты к земле огромным весом: историей, наследием, Богом, воздухом.

Я почувствовал, как меня захлестнуло зрительской любовью. Когда я сыграл Next Is the E, десять тысяч рейверов взорвались радостью, как один.

– Я чувствую это, – пропел я.

– Я чувствую это, – пропели они.

Мы были прижаты к земле огромным весом: историей, наследием, Богом, воздухом. Мы пели и плясали в полях, трюмах и подвалах. Я посмотрел на Кару, стоявшую в стороне. Она танцевала и улыбалась.

– Я чувствую это! – закричал я десяти тысячам рейверов, стоявшим под ночным небом.

– Я чувствую это! – закричали они в ответ.

Часть третья Искажение, 1992–1995

Глава двадцать пятая Кресла-мешки

Еще два года назад в Штатах вообще не было рейв-сцены. А сейчас, словно за одну ночь, мир переменился. Во всех более-менее больших городах Северной Америки появились диджейские магазины и точки продажи рейверской одежды. Музыканты продавали гитары, покупали синтезаторы и записывали техно-треки, которые превращались в известные по всему миру гимны. Шел 1992 год, и рейв-сцена расцветала подобно блестящему самодельному цветку.