Моченые яблоки

Самым важным было замужество. О, конечно, замужество! Рядом с домом баронессы (Линда, 9) стоял дом папаши Рудольфа Тоо, а у папаши Рудольфа был сын, которого Лийзе никогда не видела. Он жил далеко, в Раквере, изучал там фотодело. Папаша Рудольф рассказывал Лийзе, что Эйно учится у такого мастера, равного которому нет даже в Ревеле.

Когда-нибудь она, вероятно, видела Эйно — в детстве. Должно быть, он, так же как все, бегал на главную улицу встречать царские роты, сиявшие медью труб:

Солдатушки! Бравы ребятушки,
Где же ваши жены?

Но тогда она еще не знала, что будет женой этого мальчика, разумеется, нет.

В то время когда она жила у баронессы Ферзен, сын папаши Рудольфа дважды приезжал к отцу. Но оба раза (надо же такому случиться!) Лийзе, отпущенная баронессой, гостила у тетки на острове Хиума.

Вот почему так получилось, что она поздно вышла замуж. Только в третий приезд Эйно, только в третий приезд…»

— От кого ты слышал? — зло спросила Тоня.

Чего злиться-то? Он, что ли, виноват?

— От Ленки Ананьевой. Она это не мне, конечно, рассказывала, а Тамаре Ивановне, вон там, у окна.

Тоня стояла перед Васильевым, бессильно опустив плечи. Клим когда-то учил, когда уставала: «Сними рюкзак и опусти плечи, рассалбься, сразу легче станет». Но сейчас легче не становилось. Что делать? Узнать у Ленки Ананьевой? Ну уж нет! Ленка — выдра, как только таких в местком избирают?

— Ты думаешь — правда? — спросила она у Виктора.

— Что — правда?

В самом деле: что — правда? Тоня бросилась к начальнику цеха. Он-то должен знать, если Ананьева уже знает. Он тоже член месткома.

Начальник наборного цеха Федор Павлович Ставицкий неизменно встречал Тоню одними и теми же словами, одной и той же улыбочкой.

Выходила тоненькая-тоненькая,
Тоней называлась потому.

Он и сейчас привычно начал: «Выходила тоненькая…», но осекся, увидев испуганное, жалкое и одновременно сердитое лицо Тони.

— Федор Павлович, вы слышали, что говорят?

Федору Павловичу стало смешно: это ведь он сам так всегда спрашивал: «Что в народе говорят?»

— Где говорят, Тонечка, в народе? — засмеялся он. — А что там говорят?

— Мне не до смеха, Федор Павлович, — сказала Тоня, подумав при этом: «Шут гороховый». — Вы вчера на месткоме были?

— Нет, Тонечка, я зятя перевозил. Зять квартиру получил. Шикарная, скажу тебе, квартира, из окон Тверца видна…

Тоня выскочила, не дослушав. Что с ним говорить! Без толку. К кому же идти?

«Заявление

Не могу молчать, потому что есть совесть. Я видела, как линотипистка Алевтина Смирнова продавала книги, украденные в типографии. Как она украла, я не видела, но видела, как продавала. А где ей еще взять, как не украсть? За сколько продавала, не знаю, но думаю, не за дешево. За дешево какой смысл? Вопрос, как она их вынесла? Думаю, через свою подругу, старшего мастера цеха Антонину Завьялову, которой полное доверие, потому что старший мастер. На самом деле Завьялова разведенная, ушла от мужа, а поведение Смирновой всем известно, в настоящее время живет с женатым человеком».

Цепочка выстраивалась великолепная — председатель месткома, читая и перечитывая заявление, чуть ли не мурлыкал: Смирнова ворует, Завьялова проносит, Смирнова продает, а выручку — пополам. Если бы только все это было правдой! Очень хотелось, чтобы было правдой. Дело получится шумное, заметное: командир производства, молодой коммунист… Что называется, есть с кого взыскать. И понятно, почему так долго «ушами хлопали», как выразились на разборе в обкоме союза, грозя лишением квартальной премии: «Вы там ушами хлопаете, а книги растаскивают, и не какие-нибудь книги, а самого Пикуля, шестьдесят рублей том на черном рынке, а их два». Можно было подумать, что кое-кто из обкома союза позавидовал столь легкой наживе: шестьдесят рублей том, а их два.

«…Через свою подругу Антонину Завьялову, которой полное доверие, потому что старший мастер». Ну, конечно, ведь никогда бы и не наткнулись на виновников. Как же: мастер! Это не какой-нибудь шалопай Васильев, у которого одно на уме: «Спасибо не булькает».

Незаметно для самого себя председатель месткома все больше и больше убеждался в истинности истории, изложенной в заявлении, а само заявление приобретало в его глазах силу документа.

— Откуда взялся документ? — строго спросил он казначея месткома.

— Какой документ? — не поняла та.

— Ну, заявление, которое вы мне сейчас передали.