Мода и фашизм

Отличительными чертами коллекции мод зимы 1940 года стали проявляющиеся признаки того, что жизнь во Франции возобновлялась. Несмотря на то, что фешенебельный Париж не полностью оправился от ужасов войны, а многие из его обитателей так и не вернулись из южных районов Франции, Андре де Фукьер, эталон элегантности и душа большинства светских раутов, 12 октября 1940 года приветствовал повторное открытие ипподрома в Отое. Позже он написал, что это событие подстегнуло пошив одежды высокого класса и создание модных вещей, что стало спасением для тысяч мастеров. Казалось, Париж вернулся в довоенные дни. Трибуны ипподрома служили подмостками для того, чтобы состоятельные парижане и парижанки могли похвастаться друг перед другом своими дорогими нарядами. Их даже не смущало, что теперь среди них все чаще и чаще появлялись немецкие офицеры и девушки в серой форме (за этот цвет их прозвали souris grises – «серые мыши», видимо, это прозвище было «интернациональным», см. сюжет про униформу связисток). Немцы составляли на ипподроме явное меньшинство.

Конечно же, газеты не упустили случая, чтобы сообщить своим читателям об этом событии. Все статьи сопровождались многочисленными фотографиями, на которых мелькали бобровые и норковые шубки, изящные капюшоны и «астраханские шапочки». Журналисты тут же пересказали все модные сплетни, обсудили отсутствие иных пар на ипподроме (в большинстве своем они так и не вернулись в Париж), но не смогли удержаться, чтобы не сказать хотя бы пару слов о блистательных супругах Женивьеве и Жаке Фатах. Постепенно стали наполняться театры и концертные залы, но от этого события высокая мода не извлекала ожидаемой выгоды. Посетители культурных мероприятий предпочитали ориентироваться на практичную одежду, воздерживаясь от сложных нарядов. Рестораны и театры стали неотъемлемой частью «новой» парижской жизни, но они не возвратили публике былого блеска и элегантности. Вечерние наряды, казалось, исчезли как таковые. По требованию оккупационных властей вновь были открыты кабаре и мюзик-холлы, почти все они были забиты немецкими офицерами. К их великому восхищению, «Альказар» (окрещенный немецкими оккупантами как «Палас»), «Табарэн», «Фолье-Бержье» и «Казино де Париж» предложили офицерам вермахта новую, специально подготовленную программу. Ежедневно рекламировались новые развлечения, которые предназначались как для немцев, так и для парижан. Некоторые женщины весьма негативно относились к подобному «оживлению». «Чтобы наряжаться в такие трудные времена, надо совсем потерять совесть».

Парижская реклама периода оккупации

«Они живут в другом мире, на самом деле кругом господствуют немцы и царствует нищета». «Да, да и еще раз да», – отвечали мужчины и женщины, которые создавали дорогие наряды. На выручку модельерам должна была прийти журналистика, именно ей предстояло отбросить у населения последние сомнения.

Французские модницы на бегах («Сигнал», 1942 год)

«Дни строгости закончились, изящные женщины и так слишком долго испытывались бедностью». Но были и другие голоса. «Зажиточные люди не были затронуты бедствиями, а потому много девушек все еще можно видеть в ресторанах, театрах и кабаре. Их не волнует проблема, что они могут показаться некрасивыми. Они – леди, которых я обвиняю в том, что они следят за тенденциями в моде, что является вредным для них и для всех нас», – написал один журналист. Впрочем, большинство газетчиков и журналистов не считали, что «Новая Франция» должна была заставить женщин отказаться от их легендарного очарования и шика. Многих из журналистов возмущали совершенно иные вещи.

Люсьен Франсуа гневно писал о бедственном положении индустрии моды: «Конец фантазиям! Нет больше тканей, которые бы могли подражать шелку. Нет больше ламе, который мог бы выдаваться за шерсть. Нет больше шерсти, которая могла бы имитировать хлопок. Более не будет бесформенных платьев, все будет очень простым».