Мода и фашизм

Эдакий секонд-хенд на национал-социалистический манер. По этому поводу в одной из венских газет писалось: «Надеемся, что многие вскоре свыкнутся с местами по обмену обуви, и что многие родители воспользуются их услугами. Это неплохая затея, поскольку, во-первых, она позволит взрослым сэкономить средства на покупку обуви себе, а, во-вторых, она будет способствовать разгрузке нашей кожевенной промышленности, что укрепит домашний фронт».

В итоге женщины были вынуждены передвигаться в туфлях на высокой платформе из древесины или из пробки. Передвижение на подобных «платформах» требовало определенных навыков. В теплое время года многие немецкие дети ходили и вовсе без обуви. Национал-социалистическая пропаганда нашла подходящее объяснение и для этого негативного момента. «Детская обувь не всегда удобна!» Небезосновательно утверждалось, что ходьба босиком была много полезнее для несформировавшейся детской стопы, нежели передвижение на деревянных подошвах. В итоге получалось, что режим заботился о том, чтобы у детей не развилось плоскостопие. В конце 1944 года впервые за много лет детская обувь стала отпускаться по специальным «детским обувным картам». Они, равно как и «детские платяные карты», выдавались родителям, воспитывавшим детей в возрасте до 12 лет. Сами же взрослые подобной возможности не получили. Кто-то из современников с горькой усмешкой заметил: «Надо полагать, что высшие чины рейха при обсуждении вопроса, можно ли отпускать обувь взрослым по отдельным картам, в силу нехватки товара пришли к отрицательному решению».

Плакат, призывающий сдавать поношенную обувь и вещи

Между тем зимой 1940 года в столице Восточной марки прошла первая Неделя венской моды. Начало жесткого нормированного отпуска одежды и обуви в этой связи выглядело как некое издевательство. Впрочем, национал-социалистическая пресса все равно уделяла большое внимание этому показу «высокой моды». Геббельса не смущали ни дефицит материи, ни утрата целого ряда рынков для экспорта. В одной из газет было написано: «Проводя Неделю венской моды, Германия доказывает, что, несмотря на войну, культурная жизнь не умерла, а возможно, даже продолжает активно развиваться».

Модели одежды, предназначенные для трудящейся женщины, носили программные имена: «Продавщица», «Фабрика», «Пишущая машинка», «Дом». Населением они были встречены со смешанными чувствами. Один из знатоков моды обратился к гауляйтеру Бюркелю: «Господин гауляйтер, поверьте мне на слово, если бы увидели хотя бы одну из представленных моделей одежды в жизни, Вы бы воздели руки: “Что за безвкусица и недоразумение!”»

К 1943 году мода как таковая в Третьем рейхе умерла. Вся мода сводилась к тому, что женщины переделывали старые вещи, латали свою рабочую униформу, а заношенные мужские вещи перешивали в женские. Но многие из них продолжали верить, что «удовлетворение от взгляда, брошенного в зеркало, повышало уверенность в себе и дарило радость от работы».

В те дни сбор ношеных вещей, или, проще говоря, утиля, превратился в некую разновидность национального спорта. В школах дети собирали ненужные тряпки. Весной 1940 года вышло предписание, согласно которому во всех домах должны были стоять ящики, куда надо было складывать бумажные обрывки и лоскуты ненужной материи. Но радость от данных пожертвований очень быстро была омрачена. Уже осенью 1940 года Геббельс был вынужден констатировать, что «сбор на улицах рейха» дал гораздо худшие результаты, нежели сборы вещей в прошлые годы. Для него итоги прошлых акций «Зимней помощи» и Красного Креста стали признаком того, что барометр общественных настроений качнулся не в лучшую для национал-социалистов сторону. Но пресса и радио по-прежнему продолжали рапортовать о растущем из года в год объеме пожертвованных вещей. Призыв к сбору материи и тканей нашел еще меньший отклик, чем ставшие традиционными для нацистской Германии акции по сбору зимних вещей. Более того, среди немцев поползли слухи, что будто бы все собранные ими вещи и ткани пойдут на нужды иностранным рабочим.