Мода и гении: Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

Новый образ позволял неплохо экономить. Петр Ильич, лишенный поддержки отца (тот потерял в финансовой афере весь свой капитал, а в 1863 году оставил пост директора Технологического института), строго ограничил траты и много работал, давал частные уроки, хотя ненавидел это тоскливое занятие всей душою, ведь ученики редко бывали способными. Гардероб не обновлял — донашивал «собственные обноски прежнего франтовства», по меткому выражению Модеста. Вместо вещей «имел какое-то отрепье» — прохудившиеся кальсоны, шаровары, затертый пиджак, изъеденную молью шинель. И это его отрепье вечерами терпеливо штопала мачеха Лизавета Михайловна. Она его любила, жалела и очень сочувствовала его музыкальному гению.

Петр Ильич изредка, но хулиганил — он был ведь еще очень молод. Весной 1863-го вместе с Германом Ларошем, студентом консерватории, пытался пробиться на премьеру оперы Александра Серова «Юдифь». Билеты стоили дорого. На помощь пришел Василий Кологривов, инспектор консерватории. У него всегда были припасены контрамарки для студиозов. Но для того чтобы их получить, Ларош, Чайковский и компания нарядились оркестрантами — белые сорочки, бабочки, черные сюртуки, на ком-то даже фрак. И вся эта молодая, шумная черно-белая ватага с важными лицами беспрепятственно прошла в театр. Там их ждал Кологривов с заветными проходками на балконы и в партер. Очень смеялся остроумному маскараду, который был не последним в жизни Петра Ильича.

В декабре 1865 года Чайковский закончил консерваторию, получив диплом «вольного художника» и большую серебряную медаль за кантату к гимну Шиллера «К радости». Принял приглашение Николая Рубинштейна стать профессором гармонии в московском отделении Русского музыкального общества. Должность не денежная, всего 50 рублей в месяц, но Рубинштейн обещал скорейший перевод в консерваторию, которая вот-вот должна была открыться. Да и в Петербурге Чайковского почти ничего не держало. Он спешно готовился к отъезду.

К новому месту своего вдохновенного служения он отправился в начале января 1866-го года в образе эдакого Ивана Сусанина. Стоял мороз, поэтому молодой профессор, одолеваемый частыми недугами и боявшийся серьезно заболеть, приехал в Москву в шубе. Но какой! Длинная, почти до пят, по-обломовски широкая, из толстого сукна неопределенного цвета, с огромным, устало повисшим на плечах, изъеденным молью меховым воротником какого-то старинного зверя. Называлась она енотовой шубой. Этот гигантский салоп был щедрым подарком Апухтина, человека широкой души и тела.

Петр Чайковский, только что прибывший в Москву, позирует в енотовой шубе, подаренной ему поэтом Алексеем Апухтиным.

1868 г.

Длинноволосый, с кудлатой бородой, в серой каракулевой шапке, Чайковский более напоминал заправского кучера, нежели профессора гармонии. Однако не будем забывать контекст. Середина 1860-х — время не только «ходоков в народ», но и фанатичных русофилов, живописавших идеальную родину-матушку в литературных, ученых и музыкальных сочинениях. Народный стиль был в моде.

Русские шубы, меховые токи «под кучера», жирные бороды и усы, рубахи и кушаки — всем этим псевдонародным антуражем наполняли свои гардеробы «фэшионабли» двух столиц, смаковавшие русскую идею, словно заморскую сласть. Чайковский в апухтинской шубе выглядел модно. И, верно, сам это понимал. Он не спешил расставаться с щедрым апухтинским подарком, носил его несколько лет, а в ноябре 1867-го сфотографировался в салопе в московском ателье. Портреты отправил братьям и петербургским родственникам; такой же, но большего формата заказал для отца.

Чайковский работал в Русском музыкальном обществе много, старательно, но жалованье получал мизерное и экономил на всем. Довольствовался комнаткой в квартире своего патрона, шумного и талантливого Николая Рубинштейна. Мучился там ужасно — от вечных гостей, считавших своим долгом зайти к Чайковскому «на пару слов», и от самого хозяина, врывавшегося к любезному Петру Ильичу когда вздумается. Днем было невыносимо. Ночью тоже — хотелось писать, но Петр Ильич боялся, что скрипом бойкого вдохновенного пера разбудит молодца-пианиста.

Он скромно обедал в дешевых засиженных трактирах, позабыл, что такое цирюльник, выглядел убого. Вихрастый раздушенный патрон понимал и сочувствовал положению молодого профессора, но не желал мириться с его печальными обносками. «Вы ведь, Петр Ильич, профессор теории, профессору так нельзя, это даже слишком неприлично», — стыдил он и без того смущенного Чайковского.

Аскетичный профессор гармонии Петр Чайковский, в облике которого уже не осталось и толики светского лоска.

1868 г.

Модник и бонвиван Николай Рубинштейн.

Ателье М. Панова, Москва. 1879–1881 гг. Коллекция А. Классена (Санкт-Петербург)