Мода и гении. Костюмные биографии Леонардо да Винчи, Екатерины II, Петра Чайковского, Оскара Уайльда, Юрия Анненкова и Майи Плисецкой

Анненков был необычайно гибким мастером, настоящим акробатом. Лидеры большевиков считали его почти своим. Он был вхож в Таврический и Смольный, расцеловывался с Луначарским, давал знатного храпака с Зиновьевым в его взъерошенном кабинете. Со Львом Троцким податливо спорил об искусстве и громко восхищался его глубокими познаниями. Он носил маску покорной услужливости, но не снимал монокля.

Триумф его гибкости — портрет Ленина. Было два сеанса, и каждый раз вождь проявлял старорежимную учтивость, вставал при появлении юркого Юрия, скоро приветствовал, жал руку, терпеливо высиживал положенное время. И потом Анненков будет много раз вспоминать эти сеансы и брошенную вождем фразу: «Искусство — это слепая кишка, настанет время, и мы его того — дзык, дзык — вырежем». И гибкий льстец Анненков, конечно, смеялся этой неожиданной, острой, уморительной шутке. В согбенном благодарении у прощальных дверей он кланялся и крепко, по-пролетарски, тряс и не отпускал, тряс и не отпускал руку дорогого Владимира Ильича. И этой дрожащей согбенностью, и этим портретом выкупил себе еще несколько лет тихой свободы в Советской республике.

Но ленинской шутке про «дзык-дзык» Анненков придумал ответ — шутку фотографическую. В 1924 году по карандашному наброску он написал живописный лик Ленина для Гознака. И снялся рядом со свежим полотном. Калмыкоподобный вождь нацеливает в невидимых врагов две расстрельные щелочки глаз. И на его фоне позирует Анненков с широко распахнутыми глазами и большим, в черной оправе, упрямо круглым моноклем. Окружности против щелок, ирония против бойниц. За такое футуристское «другоглазие» можно было поплатиться карьерой. Но фотошутка осталась тайной. Снимка этого никто не увидел.

Анненков остроумно иронизировал и над собой. Едкое скоморошество — его бесспорный талант. Монокль был участником шуток. Сохранилось любопытное фото: художник позирует с моноклем и чертежным треугольником, угол которого вставлен в распахнутый рот. Замечательный и по-анненковски ироничный парафраз плаката Эль Лисицкого «Клином красным бей белых».

Впрочем, для меня этот снимок — еще и удивительный двойной автопортрет Анненкова, который, возможно с толикой иронии, отражает двуличие его натуры. На узнаваемое, обычное, почти паспортное изображение наложен авангардный и на самом деле более точный и правдивый автопортрет-коллаж, составленный из треугольника-«носа» и двух окружностей-«глаз». Левый «глаз» — это монокль, то есть независимое богемное, авангардное, аполитичное начало художника. Правый «глаз» — это круглый советский знак Общества друзей воздушного флота на лацкане пиджака. Он символизирует политическое послушание, верность ленинским заветам и веру в скорую победу мировой революции, которую олицетворяют на этом значке аэроплан и кувалда.

Два «глаза» — два начала Анненкова, признание в двуличности, которая в советской России спасала ему жизнь, а на чужбине помогала выживать.

Перебравшись в Париж, Юрий Павлович не спешил становиться эмигрантом с паспортом Нансена. Несколько лет он убедительно выдавал себя за деятеля большевистского искусства, находящегося по долгу службы в столице Франции. Он готовил советскую экспозицию для Международной выставки 1925 года, тесно общался с Союзом русских художников, членствовал в Обществе франко-русской дружбы, выступал от имени Советского Союза на 5-м Международном конгрессе по рисунку, выставлялся на советско-французском «Салоне Паука» и в экспозиции «красного» журнала Clarté. Он демонстрировал портрет Ленина (тот самый, с прищуренными бойницами глаз) в советском павильоне Международной выставки 1925 года. С 1927-го писал статьи в прокоммунистический журнал Notre Union. Бегал в советское полпредство, пил и от души хохотал над кирзовыми шутками тамошних сотрудников. Он был своим парнем, приветливым, веселым, безобидным. И льстивым — но только на один глаз. Его буржуазный монокль вызывал у сотрудников подозрения.

В то неуверенное время Юрий Павлович бегал как никогда резво. И безнаказанно пересекал границы. Здороваясь и обнимаясь с советскими симпатягами, налаживал связи с белоэмигрантским миром. Дружил с Владимиром Вейдле (Вейдличкой) и «правыми» журналистами, приноравливался к православным философам. Поддерживал отношения с Сириным-Набоковым, а Сирин-Набоков поддерживал его литературные начинания и напитывался ими для будущих «Других берегов».

Журнал «Звено» премировал Бориса Тимирязева (псевдоним Анненкова) за рассказ «Любовь Стеньки Пупсика». Его печатали белоэмигрантские «Современные записки», что, по выражению Нины Берберовой, было бесспорным знаком отличия и временным пропуском в среду правых эмигрантов. Но и для них он не стал до конца своим. Даже его монокль с буржуазным блеском многие считали советской маскировкой.

После Второй мировой Юрий Павлович продолжал необычный кросс — дружил с Обществом советских патриотов, печатался в газете «Советский патриот» и одновременно участвовал в проектах антикоммунистического общества Paix et Liberté, публиковал злые карикатуры на Сталина…