Мода на короля Умберто

— Третьего дня, — подхватит тот, кто ездил в командировки, — называется искупнулся… Возле дамбы… Глянь, жинка спать с собой не пускает. Дух, говорит, от тебя невозможный. Одеколонов пять испортил, все равно не пускает.

— На кой ты ей, черт старый?! Ты бы еще в болото полез. Возле дамбы перевозчики удобрений споласкивают самосвалы. Или не видел на берегу желтые подтеки?

— То жижа текет по балке, — встревает четвертый, районная знаменитость — Летун. Он только что отобедал, не прочь поучаствовать в беседе. — От свинотоварного комплекса. В жару-то она каменеет. А в дождь — как кисель. Уже сколько телят в ней утопло!

И властно вознесется дьяконский бас рассказчика:

— В половодье, бывало, река поднималась до электрических проводов. С бугра посмотришь — кругом вода на лугах. А теперь русло с карандашик… Еле сочится. Тальник весь высох. Песок и камыш взамен прежнего дна.

Но и полуседого коренника — не последнее слово. Подавал голос подревней старожил. Из тех, кто видел степь нетронутую — в серебристом волненье перистых ковылей, то гонимых ветром вперед, то бегущих обратно, к синим душистым шалфеям. Из тех, кто поднимал на заре стаю огромных дроф, похожих издалека на светлых овец.

С тяжелым свистящим шумом пролетали вспугнутые птицы, сильно махали крыльями, стремительно достигая безопасной земли. Там, за холмом, замирал последний взмах, и трели жаворонков, покуда не замечаемые, словно обрушивались на ошеломленного наблюдателя.

Он и сейчас, через полвека, чувствует пряный запах шалфея, помнит давнюю синеву небосклона. Но как расскажешь? И нужно ли? Однако умиление собеседников перед прошлым заставляет откашляться молчуна.

— Я по поводу сознательности прежних отдельных граждан. Какое, к черту, «охотничали с понятием»? Дроф резали, как баранов! Пользуясь их бедственным положением. В раннюю гололедицу они, горемыки, намокали и обмерзали. Как копны, бывало, сидят, полупудовые… На крыло не могут подняться. Тут-то их и загоняли стаями. Прямо во дворы. Тоже считались охотнички…

Из уважения к деду молчат собеседники. Постукивает ложкой Летун. Что ему дрофы, если в здешних краях они давно перевелись? Про них ли толковать, про динозавров ли — смысл один. Да и работать пора. На току зерно само не провеется.

Но что это? Машина остановилась за грудой зерна. Никак гость. Ба! Новожилов.

И, приветствуя, теснятся собеседники, освобождают место на деревянной скамье под навесом. Директор же, заметивший, что Летун — боком, боком и к веялке, — еще минута, и улизнет, останавливает его:

— Чудеса, да и только! Слыхали, рыбу на лугу народ собирал?

Смеются колхозники, предвкушая розыгрыш.

— Серьезно! — настаивает Новожилов. — Неужели не читали?

Полуседой в курсе дела, но не торопится вставлять свое лыко в строку. Сам не любит, если перебивают.

— Не то в Белоруссии, не то на Украине, боюсь перепутать, — начинает Новожилов, садясь под навес.

— В Белоруссии, — уточняет коренник, сдвигая миски.

— Вот! — подхватывает Новожилов, обрадованный тем, что есть человек, почтенный товарищ Феоктистов, фронтовик, ветеран труда, который не даст соврать. — Средь бела дня… Смерч!!! Налетел. И воду из реки высосал, а после перенес и шарахнул у деревни. Рыба посыпалась, будто манна небесная.

Дивятся слушатели, пытаются представить себе белорусских счастливчиков. Одно дело, когда подтравленные раки лезут на берег, и совсем другое — чистенькая, серебристая рыбка!

— Тише, вы! — командует Феоктистов, наводя порядок в рядах рыболовов.

— Поднял этот смерч, — продолжает Новожилов, — и трактор! Тридцать тонн кувыркались в воздухе вроде спичечного коробка.

— И председателя колхоза в «уазике» поднял! — торжествующе кричит Летун.

— И посадил в песок, — осаживает Феоктистов.

— Вроде нашего Летуна! — ахают деды.

— Вроде, да не совсем, — многозначительно поправляет Новожилов, не желая приписывать стихии то, в чем она не повинна. — Вот я и подумал: под стать ли нашему циркачу пустяковые трюки? Не пора ли совершенствоваться? Если лупить по железу, то собственной головой.

Пасуя перед осведомленностью, Летун ворчит:

— Зубы-то скалить горазд… С нашим братом, дураком… Других-то начни остепенять, и снимут с работы.

— Новожилова, допустим, не тронут, руки коротки, — восстанавливает справедливость старейшина дед. — А другого? Заклюют, как тетеревятник фазана, и перышки по ветру пустят.

— Это Новожилов-то фазан? — спрашивает Феоктистов.

— А что, не похож? — выпрямляясь, интересуется директор, и что-то петушиное действительно появляется в его осанке.

Не оттого ли сравнение с птицей, которая отсиживается в густых кустарниках, делается еще смешнее?

— Смех смехом, — говорит Новожилов, — а Летуна предупреждаю. При всех!

То ли рыданье, то ли адский хохот вдруг раздается. Круто повернувшись, Новожилов направляется к машине, откуда дал знать заждавшийся Филимон.

26

Скоро пришел вызов в арбитраж. И завертелось дело. В солидном здании позади фонтана.