Мода на короля Умберто

— И Тургенев, и Толстой были охотниками.

— Были-то были… Они и барами были, владельцами имений… При всем при том… Жили на колоссальные доходы, за счет крепостных. Выросли в дворянской среде, где охота была одной из забав. Вот что они — люди интеллигентного труда, не спорю… Гуманисты, аристократы духа… Но насчет остального?.. Вот если бы вы упомянули Чехова, тут я бы не возражал!

— Ну, не знаю, — чуть сбитый с толку говорит Новожилов.

Слова Москалева не то чтобы поколебали его, но обделили как-то.

— Я лично не против охоты. Я за разумную охоту, когда в лес или поле идут не за куском мяса, а за впечатлениями от природы… И потом, — с прежним сомнением продолжает Москалев, — одно дело — бродить с ружьем, чтобы поразмышлять о жизни, побыть в одиночестве, и совсем другое — пускать кровь.

Новожилов хочет что-то возразить, но секретарь поворачивается к окну, как человек, утративший интерес к разговору. Оба замолкают.

И здесь уже началась жатва. В кабине не слышится ничего, кроме рокота комбайнов да хрипения идущей следом машины. О чем думают собеседники? Наверно, о том, что вот оба стремятся к хорошему, а спотыкаются на пустяках. Что же мешает? Да все оно — собственное, неразделяемое чувство, выше которого так трудно подняться. Не то что над районом, забравшись в вертолет.

Они действительно прощаются на дороге.

В пыли, оседающей под ногами, досадно видеть горки просыпанного зерна.

— Теперь бесполезные, — говорит Москалев, хмурясь.

— Птицы возьмут, — замечает Новожилов, не упуская случая поведать еще об одной беде: — В посевную так же просыпают семена. А они протравлены. Птицы поклюют, и готово — откинули лапки. Тоже разъяснял, беседовал, предупреждал…

И, следуя дальше, Новожилов долго оглядывается, гадая, будет ли Москалев так же строг к врагам природы, как строг сейчас к механизаторам?

29

Притворив за гостем калитку, Александра Михайловна еще долго размышляет над его странными словами.

Шагая к вокзалу, думает о прежнем и Новожилов.

Не приживались в Сухом Ерике женщины. Они только были рядом, а потом уходили. Сначала Вера. Умная, молчаливая.

Чего не хватало ей в большом доме? Все стало валиться у нее из рук, когда поняла, что жизнь в глуши, среди зверей, до конца лет. Перестала застилать кровати, наводить порядок. Однажды в сердцах Новожилов поднял гору немытой посуды и сбросил со второго этажа. Черепки пролежали до утра, потом исчезли. Ни шума, ни крика. Не обижалась и когда Новожилов шутил: самая нужная вещь в доме — жена.

Он отпускал ее на курорты, чтобы лечила астму и не дышала звериным запахом. Она ездила и возвращалась, такая же обреченно-покорная, равнодушная. Только таблетки глотала горстями.

Как-то Новожилов увидел у нее в руках темную стеклянную пластинку, на которую были приклеены серебристые нити.

— Что это за черная магия? — спросил он между прочим.

— Волосы Пеле, — сказала она.

Новожилов подумал: уж не сошла ли с ума бедная Вера? Какое отношение к ней, безвольной и равнодушной, имели бразильский футбольный кумир и бешеные страсти вокруг него? Он даже не спросил, как попала пластинка к Вере. Потом решил: амулет, надежда на чудесное исцеление…

Но умерла она от медикаментозного отравления. И тоже тихо.

Просто рано утром, выйдя на кухню, чтобы сказать: «Затопи печку», — он увидел ее мертвой. Одетая, она сидела на стуле. Перед ней лежала черная пластинка.

— Ой, Василий Прохорович, как вы постарели! — посочувствовала через несколько дней знакомая в станице. — Вовсе стали серый, прямо дед.

— Да, постарел. Но чувствую себя бодро. — И совсем как прежде: лихо и едко расправился со злорадным участием: — А вы-то как сдали. Того и гляди — долой с копыт. Так что готовьтесь. Не забудьте сказать детям, чтобы пригласили на ваши похороны. Хоть поем на дармовщину.

И вторая жена Наташа затосковала скоро. Городской быт, пусть самый захудалый, представлялся ей желанней самой расчудесной лесной скукоты. Заманивала в чудесный город Сухуми. Работай себе в ботаническом саду или питомнике для обезьян, по выходным фотографируй на пляже.

— Какой питомник, какой сад? — кричал Новожилов, если даже в заповеднике он работать не может.

— Почему? — не отступала жена.

— Там нельзя разводить зверье. Сохраняй природу как есть, и все!

Разве не ясно: для успеха дела он должен оставаться в Сухом Ерике? Ведь он развел столько зайцев, что они сидят на дороге.

Тогда Наташа отрезала:

— Или я, или зайцы!

И однажды исчезла.

«Женщин много, а работа одна». И Новожилов занес в полевой дневник: «Днем шел снег. Ноль градусов. Десять лебедей-кликунов отлетели на юго-запад. Наташа уехала в город».

И чтобы развеять ненужные мысли, взял на ночь глядя «Зеленые холмы Африки» — книгу, которую давно не снимал с полки. Раскрыл и увидел надпись: «Я тоже так хочу» — ясный почерк Веры.

Больше ничего в ту ночь он не прочел.

Позднее Новожилов узнал: волосами Пеле геологи называют нити вулканического стекла. Их выдувает ветер из фонтана жидкой лавы.

Новожилов разыскал черную пластинку и запер в сейф вместе с телеграммой, пришедшей уже после смерти Веры: «Уезжаю в экспедицию. Место труднодоступное…»

30