Мода на невинность

– Пусть все, все умрут! Пусть меня задавят на этом самом месте! – неистовствовал Владимир Ильич. Прежде молчаливый и застенчивый, он теперь отрывался на полную катушку – и дело тут было не только в алкоголе. Он точно знал, что никого лучше Инессы он не найдет. Он вообще не собирался никого искать. Так безумствует человек, который знает точно, что остался один во всем мире. – Кирюха, дави меня! Я кому сказал – дави! Прямо здесь!

Мы с тетушкой ахнули, увидев на дороге иномарку – а что, если и в самом деле история повторится? – но машина ехала медленно, освещая фарами дорогу перед собой, и, кроме того, это была машина Владимира Ильича. Кирюхой звался, очевидно, шофер.

Владимир Ильич упал на дорогу и задрыгал ногами. Машина тихонько остановилась рядом, и из нее вылез шофер.

– Владимир Ильич! – услышали мы, как тихо, слезным голосом протянул Кирюха. – Идемте спать, а? Ну будет вам...

– Не будет, не будет, ничего больше не будет!

Шофер деликатно и настойчиво стал заталкивать своего хозяина в автомобиль, Владимир Ильич отчаянно сопротивлялся.

– Сходи к Аристовым, а? – напомнила тетя Зина. – А то уже очень поздно.

– Да-да, – сказала я, отходя от окна. После успокоительного, которое мне вколол Вадим Петрович, я чувствовала себя крайне неуверенно.

У Аристовых действительно еще не спали. В большой гостиной, в которой мы прежде встречали Ника, был накрыт большой стол, остатки поминального кушанья и грязные тарелки были разбросаны по нему, и Любовь Павловна бледная, без сил, сидела во главе стола. «Что же ей не помог никто? – с досадой подумала я. – Или она не хочет никого видеть?»

– А, Оленька! – поднялся ко мне навстречу откуда-то из угла Валентин Яковлевич. – Все-таки пришла! Как ты себя чувствуешь?

Он обнял меня, и на миг я ощутила у своей груди его горячее тело – как теперь смотреть ему на всех молодых женщин, он будет сравнивать их с Инессой – какой она была бы, что бы делала, если бы не...

– Оля, за стол, – позвала меня Любовь Павловна. – Тут еще много чего осталось. Садись... вот. Только не чокаясь, не чокаясь!

Они были немного пьяны, но не до такой степени, чтобы успокоиться. В углу дивана спал Борис.

В комнату вошел Глеб – красивый и страшный.

– Оленька! Пришла...

Я выпила до дна горькую стопку, закусила сладкой рисовой кашей.

– Молодец, – сказал Глеб, плюхаясь на диван рядом с братом, отчего тот на миг раскрыл сонные глаза. – Мы теперь сироты, знаешь?

– Глеб! – зарыдала в голос Любовь Павловна.

– А что? – сурово возразил тот. – Так оно и есть.

После водки по всему моему организму побежали разноцветные искры. «В этом был глубокий смысл! – озарило вдруг меня. – В том, что Инесса так рано родила детей! Они уже почти выросли, она успела увидеть их взрослыми! Великий и тайный смысл, которого сначала никто не знает, и только потом...»

– Что, Оленька, слышала? – кивнул в сторону окна Валентин Яковлевич. – Тоже жалко человека...

Он как будто извинялся за концерт, устроенный Владимиром Ильичом.

– Налейте мне еще, – дрожащим голосом пробормотала я, придвигая пустую стопку Любови Павловне.

– Да, деточка, только ты не переусердствуй...

– Был бы нашим папкой, – продолжил Глеб тему Владимира Ильича.

– Глеб, Глеб, что за настроение у тебя такое!

– Какое? Я говорю то, что есть.

Они спорили, а меня вдруг от головы до ног пронзил электрический разряд – я вскочила, опрокинув водку на стол.

– Что, что, Оленька? – кинулись они все, кроме Бориса, который спал, и на лицах их явно читался ужас. – Что с тобой?!

Первые секунды я даже не могла говорить, только стояла и дрожала с открытым ртом, до которого не успела донести стакан.

– Я все знаю, – наконец произнесла я.

– Что? – Они сначала ничего не поняли, а потом я видела, как в глазах у Глеба промелькнуло странное выражение.

– Тебе плохо, да? – суетилась Любовь Павловна. – Тебе не надо было пить...

– Все знать нельзя... – тяжело вздохнул Валентин Яковлевич и добавил ни к селу ни к городу: – Многие знания – многие печали.

– Налейте еще. – Как робот, я протянула хозяйке стопку.

– Нет, я решительно не буду...

– Налейте! – с мучительной угрозой потребовала я.

– Налей ей, ба, – попросил Глеб.

Я выпила водки, ощутив в организме новый взрыв радужных искр.

– Я знаю, кто отец Бориса и Глеба, – решительно заявила я. – Инесса мне все рассказала. Мы очень дружили.

– О господи! – прошептала Любовь Павловна, падая обратно на стул.

– Неужто правда? – ошеломленно выдохнул Валентин Яковлевич и потянулся за бутылкой, а его жена едва успела перехватить ее – все это машинально, на каком-то автомате.

– Тебе нельзя больше, – прошептала она. – Оленька, голубушка, ты ничего не путаешь?

– Она мне рассказала. Она мне все рассказала, чтобы спасти меня – ну, вы знаете мою историю, чтобы вывести меня из депрессии...

– Кто? – спросил Борис, и я заметила, что он уже проснулся. – Тетя Оля, скажите – кто он?

Он бессознательно шевелил пальцами, словно наигрывая какую-то бравурную мелодию на фортепьяно.