Модэ

— Дядя дурно поступает, это верно — взволнованно говорил Вэрагна — я помню его другим. Прежде ему служили настоящие витязи, — не та падаль, что теперь крутится возле него. Горный край богат особо не был, но и не голодал. Я часто бывал здесь весной. Мы с дядей на оленей охотились… там, на солончаках… Но потом… После смерти отца моего с дядей что-то стряслось. Он стал подозрителен и завистлив, мало-помалу витязи стали от него уходить. А на их место появились эти… Уж не знаю, из каких пустошей они пришли, но Хушан говорит, что им он верит больше, чем другим. Больше даже, чем мне.

— Вчера утром юноша Ашпокай услышал, как они договариваются убить тебя. После праздника Михргана, Хушан начнет подмешивать тебе в пишу снадобье. От него ты сойдешь с ума и тогда он сможет убить тебя по степному закону.

— По закону! — повторил Вэрагна.

— Тебе нужно бежать, здесь ты как в западне, — Салм повернулся к очагу, и стал раздувать угли. Кончался хворост, и жар слабел.

— Бежать? Как?

— Мы здесь, чтобы защитить тебя. От Харги… и от Хушана. Мы проводим тебя в безопасное место. Оттуда ты отправишься на собрание князей.

— Если ты не станешь паралатом, — проговорил Ашпокай, — если ты здесь, сейчас, откажешься бежать, я тебя убью. Сам. На месте. Я не стану ждать, когда это сделает Хушан.

Наступило молчание. Салм подул на угли, но его дыхание уже утратило связь с огнем, очаг потемнел и наступили сумерки.

— Родовые знаки меня выдадут, — произнес, наконец, Вэрагна — далеко мы не уедем.

— Татуировки твои мы сажей замажем, оденем тебя в простую рубаху, — сказал Шак. — Когда мы будем в безопасности, ты получишь двух коней и немного медных украшений. Ты сможешь добраться до верных тебе людей.

— А хунну? Погоня будет!

— Местные мальчишки нам помогут, — подал голос Ашпокай. — Вечером они подмешают хуннским коням в корм толченых костей. Далеко не уедут.

— А князь Хушан?

— Я отвлеку его, — прозвучал надтреснутый голос. Все оглянулись на Сошу. Молодой степняк провел искалеченной рукой по свертку, и в палатке сразу как будто стало холоднее.

— Нам нужно как-то отвлечь людей Хушана, — проворчал Шак. — Хорошо бы занять их на какое-то время.

Ашпокай оставил на Вэрагне долгий взгляд. Смутная потребность его теперь обрела четкие очертания.

— Я освобожу лошадей, — сказал он.

«Бурный поток разбивает ледяную скалу и бежит вниз по горным склонам…».

— Это правильно, — произнес Салм. — Попроси Его. Он давно ждет.

— Да. Он ждет, — кивнул Ашпокай, а про себя как заклинание произнес грозное имя «Соруш».

***

Михрган праздновали в горах по старинному обычаю. Никто не помнил уже, что значит этот праздник, все знали только, что следует надевать пестрое платье и готовить лепешки. Потому два дня кряду в стойбище стучали молотилки, взбивалось молоко и курились алтарики конопли. Еще убрали с кольев кабаньи челюсти — почему-то в Михрган там им висеть не полагалось. К вечеру, накануне праздника, все мужчины были пьяны, а женщины собравшись цветастой гурьбой примеряли причудливые уборы и распевали вполголоса песни,

Все случилось к концу ночи, перед самым рассветом. Говорят, сильна была луна, и перевертышей в стойбище набилось больше обычного. Рассказывают так: всадник в роговой маске выехал на середину стойбища. Мерин его был куда крупней буланых горских коньков. Кто-то говорил, что и на нем была маска — обличье тура. Белые огоньки плясали вокруг — медленно перевертыши обступали всадника, вынюхивая что-то смутное, только что распространившееся в воздухе.

В загонах волновались лошади — вороные, пегие, игреневые, сбитые в грязные груды, курящиеся теплым паром. Они трясли гривами, уши их торчали как стрелы.

Всадник произнес несколько слов. Это было не заклинание даже, но какая-то древняя мольба. Всадник просил бога неба и грома освободить добрых лошадей и наказать их пленителей. Много было имен у этого бога, по крайней мере так говорил разбойник-бактрийец. Всадник назвал только три из них: «Михра, Рашну, Соруш». И едва прозвучали эти имена, конь встал на дыбы и заржал. Каждая жила его вытянулась и загудела как тетива.

Кони бесились. Невидимая сила, исходившая от всадника в роговой маске, распространилась по стойбищу и коснулись их грязных, нечесаных грив. Копыта их, разросшиеся безобразно, сбитые, спекшиеся дочерна, обрушивались на ограду, разбивали целые камни, выворачивали колья.

Оборотни только сейчас поняли, что происходит, — они уже вертелись у ног всадника, пытаясь достать зубами его сапоги. Они норовили укусить коня за бабки, тянулись жадно к его жилам и брюху, но конь разбрасывал их в стороны, разбивал головы ударами копыт, втаптывал в землю. Когда повалилась первая изгородь, оборотни шарахнулись в стороны, но было уже поздно — лошади накатились на них сплошной волной.

А дальше случилось невероятное — те, кто были в ту ночь в стойбище, рассказывали потом, будто от конского топота обвалилось ущелье, рухнули самые горы вокруг куреня, и земля покрылась трещинами, в которых бурлила кровь. Говорили еще, что видели в небе грифонов, крылатых барсов и прочие чудеса.