Модельер

Но что-то заставило его передумать. Мокрая одежда осталась валяться на полу, а Влад, как был, голышом, бросился менять всё обратно. Он срывал с манекенов тряпки, морща нос, раскладывал их на столе и начинал свою безумную вивисекцию, кромсая, отпарывая, видоизменяя и пришивая обратно. Бегал в ванную чуть ли не по нескольку раз в день — вид и запах костюмов, и то, какие мысли за ними стояли — всё это буквально выворачивало его наизнанку. На языке появлялся сладковатый запах тлена, бродяжка с белесыми, будто заросшими изнутри пылью и паутиной, глазами, вновь стояла перед внутренним взором. Там же были и существа из снов, и некоторые участники «крестового похода» на его подвал. Конечно, на сдвиг пластов в коре мироздания — не то в голове его головного мозга — эти действия уже никак не влияли.

Влад не мог сказать, когда произошёл этот сдвиг. Может, когда пускал себе пулю в лоб Неназываемый, может, когда под ногами шуршал и скрипел свежей небесной манной Крестовский мост. Может, гораздо раньше, когда в оплодотворённом пересечением судеб яйце начинало зарождаться намерение.

Он ничего не ел, зато выбрался в художественную лавку за трамвайной линией и вернулся с тремя тяжеленными пакетами: краски в баллончиках и ведёрках, грунтовка для ткани, новые кисти, валик, и множество всякой всячины, от которой любой художник-дилетант истёк бы слюной, а художник-профессионал, который умеет при помощи трёх блеклых мелков показать, как струится под тонким осенним льдом вода в реке и как пробиваются сквозь ковёр палых листьев свежие ростки, только покачал бы головой: «Ну и зачем тебе всё это, мальчик, нужно?»

«Я не знаю, что мне понадобится в следующий момент», — ответил бы Влад. Он действовал по наитию — фактурой одного платья попытался передать теплоту костра, в котором сгорают кучи осенней листвы, другим — запах свежих яблок. Лепестки хищного растения с пронзительно-красным пухлым зевом, над которым трудился не далее, чем неделю назад, он превращал в полевые цветы. Так и назовём это платье: «Цветок одного поля», — решил Влад, и принимался за что-то другое, и так до тех пор, пока не валился в сон прямо на полу. Он бодрствовал для того, чтобы свалиться в сон, а просыпался для того, чтобы работать. Ни Юлия, ни Сав не признали бы в принаряженных куклах почерка прежнего Влада, разве что Рустам мог его разглядеть — в глубинных ньюансах, моментах, по которым один профессионал отличает другого.

Больше не было смерти и покорности ей. Было только творчество — девять дней творчества, пока все имеющиеся у Влада готовые костюмы не были взяты в кавычки, то есть не стали лишь пародией на то, что они обозначали ранее. Намёком на кое-что совершенно другое.

И в конце концов Влад просто иссяк, растворился, как кусочек льда в стакане воды. Когда почти месяц спустя дверь выломали, тело его нашли на полу возле панорамного окна: обтянутый кожей скелет с похожими на фактуру трухлявого дерева мышцами, наблюдающий высохшими глазами за сменой дня и ночи. В квартире развелись мотыльки и мухи, — последних, к слову, очень мало — а в ванной пророс непонятно как попавший в сливное отверстие безродного происхождения куст. Сав заметил бы, что он напоминает тот, что рос когда-то под окном подвала. Но Савелия здесь не было. Костюмы, к сожалению ли, к счастью, оказались совершенно непригодны для использования: они пропитались ядом, который источало тело мастера. Но Рустам сумел их воссоздать, и коллекция эта из нескольких платьев вошла в историю, как последний, так и не признанный многими, «позитивный» взгляд на вещи от известного молодого кутюрье.

Как писало одно издание, «взгляд, который говорит нам, что идея, которая стоит человеческой жизни, гнусна и обречена на смерть».

Может статься, репортёр сам до конца не понимал, что пишет. А может, как раз полностью отдавал себе в этом отчёт. Его (а вернее, её) имя и фамилия всё равно нам ничего не скажет.

Савелий действительно в скором времени забрал Ямуну из приюта. У Юлии не осталось родственников, бывший муж отказался от ребёнка сходу, даже не пообщавшись с девочкой. Сав ничего не знал о полагающейся ей доле от доходов шоурума, но принял управление этим нескромным ручейком финансирования со всей ответственностью.

— Я тоже, можно сказать, приложил руку, — говорил он. — Если бы не я, эта одежда была бы немного другой.

С ума сойти, каким стал теперь Савелий! Он отрастил бородку и бакенбарды, начал носить рубашки и пиджаки, а ещё шляпы, великолепные фетровые шляпы, из-за которых казался куда старше своих лет. Открыл собственное дело, что-то вроде прокатного агентства, предоставляющее театрам во временное пользование актёров и обеспечивающее их трансфер в другие регионы; когда он появлялся в офисе, то ходил и со всеми здоровался за руку, даже с девушками, вежливо расспрашивая, как у них дела. Однако те, кто знал его получше, замечали в глазах чёртиков. Он только что женился, и жена не раз и не два со смехом ему говорила: «Ты рожки-то спрячь!»