Модернизация и Архаика

После революции 1905 года ситуация изменилась. Мощным импульсом, толкнувшим крестьян обратно в объятия общины, была реакция на слишком жесткие вызовы, связанные с процессами индустриализации и столыпинской реформой. Позволив какой-то части крестьян реализовать индивидуалистические амбиции, эта реформа толкнула другую часть в противоположную сторону, заставив более крепко держаться общинных порядков. В результате мечта народников сбылась через 40 лет: уравнительный социализм общинного толка стал той идеологией, вокруг которой консолидировалось русское крестьянство в своем сопротивлении слишком быстрым переменам, а также в условиях стремительной деградации авторитета правящего режима в частности и основ традиционного миропорядка в целом.

Была ли крестьянская утопия кризисным культом? По всей видимости, на этот вопрос надо дать отрицательный ответ. В самой по себе идеологии земельного уравнительного социализма не было ничего фантастического, что и показали первые годы после революции, когда данный крестьянский идеал практически воплотился. И все же разворот села к крестьянской утопии в начале XX века имеет отношение к расцвету кризисных культов с той точки зрения, что для них характерна опора на уравнительные настроения и отрицание настроений индивидуалистических. Поэтому у народников 1870-х и 1880-х годов было гораздо меньше шансов навязать народу свой социалистический культ, чем у большевиков в 1917 году.

При этом нужно еще учитывать, что огромная масса носителей этой традиционалистской уравнительной реакции была вытолкнута в города, где она продолжала подпитывать мировоззрение пролетариата. А вступление России в мировую войну превратило в ее носителя еще и рядовую солдатскую массу.

При этом нельзя забывать о том, что одновременно и параллельно с консолидацией этой уравнительной психологии под ударами болезненных трансформаций и воздействием военных тягот идет разрушение основ традиционной морали, потеря ориентации порождает потребность в новых точках опоры, что усиливает внушаемость, повышает восприимчивость к новому идейному багажу, который услужливо поставляют всевозможные агитаторы. Такая атмосфера, разумеется, является наиболее благоприятным климатом для произрастания и расцвета кризисных культов.

Активная агитация масс политическими партиями, усилившаяся в начале ХХ века и достигшая кульминации во время войны, по сути представляет собой процесс взаимодействия трех утопий, которые были обозначены выше.

2.6. Революция как столкновение проектов

Великодержавная имперская утопия правящей элиты несет основную ответственность за вовлечение России в военную кампанию 1914 года, которая, как мы теперь знаем, оказалась катастрофической авантюрой.

Правящая бюрократия не учла опыт 1905 года, когда военная кампания гораздо меньших масштабов на Дальнем Востоке привела к всероссийскому взрыву.

Эти неприятные воспоминания были вытеснены, во-первых, жаждой реванша, а во-вторых, теснейшим образом связаны с великодержавной имперской ментальностью, которая всегда ранее черпала вдохновение и силы в военных победах. Николай II явно видел в грядущей победе шанс укрепить позиции самодержавия, пошатнувшиеся после мятежа 1905 года.

Однако мы знаем, что вместо этого произошло противоположное. Все те вызовы, о которых говорилось выше (запоздалая модернизация, ускоренная индустриализация, ускоренная столыпинская реформа и т. д.), уже настолько ослабили и подорвали традиционный русский миропорядок, что даже не самые тяжелые военные тяготы сыграли роль последней капли и стали триггером крушения этого миропорядка.

Помимо тягот войны самих по себе, участие в ней означало гигантский выброс крестьянского населения с огромных пространств, где до них вряд ли бы добрались какие-либо агитаторы, в места компактного и скученного размещения, как на фронте, так и в тылу. К тому же эта масса находилась в постоянном контакте с местами, откуда она прибыла и еще и разносила бациллы агитации по этим местам. Таким образом, власть сама отдала эту массу в руки политических и идеологических растлителей. И это обстоятельство послужило еще одним фактором разрушения старого миропорядка.

Вот этот критический момент крушения не уловила ни одна партия кроме большевиков. А он фактически означал, что народ отказывается от всей атрибутики старой тотальной системы, или традиционной московской цивилизации. Одним из внешних признаков этого процесса являлось резкое падение влияния черносотенных движений. Эти движения могли играть хоть какую-то роль, пока у системы, для реабилитации которой они предназначались, оставался хотя бы минимальный запас устойчивости. А такой запас еще был в первое десятилетие XX века, что и подтверждается крахом восстаний 1905–1907 гг. Но когда система начала рушиться, последние остатки популярности черносотенцев быстро исчезли.