Так обосновывалась высокая необходимость заботиться о своем теле, его “качестве” — ведь предназначением его является неустанная забота о родителях. В токугавской Японии широчайшей популярностью пользовались “24 рассказа о сыновней почтительности”. Это произведение было написано в Китае, что в то время лишь подтверждало авторитетность текста. В одном из этих рассказов повествуется о мальчике У Мэне. Поскольку комары нещадно жалили его нищих родителей (у них в доме не было даже занавесок), он на ночь набрасывал свою одежонку на них, а сам подставлял свое голое тело кровососам, отвлекая их внимание от отца с матерью. В другом рассказе пасынок, выполняя просьбу мачехи накормить ее рыбой, раздевается догола и растапливает лед жаром своего тела — рыбины сами выпрыгивают к нему через образовавшуюся полынью[3]. Подобных рассказов японская словесность токугавской эпохи породила великое множество.
Показательно, что “зеркальных” историй, когда родители жертвуют собой и своим телом во имя детей, сохранилось намного меньше. Продление жизни объяснялась необходимостью заботиться о родителях, а не о детях (современное общество предпочитает второй вариант в качестве более весомого аргумента). Это, разумеется, не означает, что японские отцы и матери не заботились о детях, но этот тип отношений был объективирован культурой в меньшей степени. Показательно, что в медицинском трактате Экикэна Кайбары уходу за стариками посвящена отдельная глава, о детях же не говорится ничего.
Население Японии к началу XVIII века достигло огромной величины в 30 миллионов человек (в России в первую четверть XVIII столетия жили около 15 миллионов человек, население Франции оценивается в 16 миллионов, Англии — в 6). После этого оно длительное время почти не росло, но мы не встречаем сетований по этому поводу. Почувствовав, что при сложившемся типе хозяйствования достигнут демографический оптимум, население активно прибегало к инфантициду (по некоторым оценкам его жертвами становилось около 80 тысяч младенцев в год). Семья была нуклеарной, ее численность составляла всего 4–5 человек.
Государство не проводило сколько-нибудь активной демографической политики, гораздо больше его заботило “качество” населения — прежде всего соблюдение им конфуцианских норм общежития с упором на необходимость почтения старших по возрасту и положению. Считалось, что это является наилучшим средством для поддержания спокойствия и мира в государстве. Убеждение в желательности долгой жизни находило конкретное проявление в широчайшем распространении медицинских трактатов, гигиенических практик (частое мытье, чистка зубов и корня языка, употребление только кипяченой воды, повсеместное распространение зубочисток, туалетной бумаги, одноразовых бумажных носовых платков и так далее), руководств по здоровому образу жизни.
Ответственность за здоровье возлагалась на самого индивида. Считалось, что благодаря Небу и родителям почти все дети рождаются здоровыми. Однако в дальнейшем забота о сохранении дарованного потенциала здоровья возлагалась на самого человека.
“Годы жизни, дарованные Небом, обычно длинны. Дарованные Небом годы жизни редко бывают короткими. Однако многие люди, которые рождаются здоровыми, все-таки умирают рано (прожив менее 50 лет) — они растрачивают изначальное здоровье, не ведают искусства пестования жизни, утром и вечером вредят изначальному здоровью, днем и ночью растрачивают силы, не берегут данные им с рождением годы… Жизнь человека находится не в ведении Неба, а самого человека”[4].
Средняя продолжительность жизни в то время составляла около 40 лет, то есть не отличалась от европейской. Однако по количеству долгожителей Япония явно превосходила Европу.
Спокойное отношение к стагнации численности населения страны решительно меняется со второй половины XIX века. Перед японцами ставится задача: плодиться. Ибо только страна с большим населением способна противостоять Западу. Таким образом, государство рассматривало человека как ресурс для обеспечения модернизации. Одной из главных составляющих процесса модернизации было создание сильной и боеспособной армии. Лозунг этого времени — “богатое государство и сильная армия”, где не находится места самому человеку, — как нельзя лучше свидетельствует о стиле мышления. При любом удобном случае власть демонстрировала, что тело подданного не есть его личное дело, тело — ценность, на которую распространяется контроль государства. Это было начало процесса по “национализации” тела японца. Ему предписывалось быть здоровым ради процветания государства.