Модистка королевы

В результате нашего общения на свет появились новые чепцы, вдохновленные сельской традицией: чепец а-ля крестьянка, а-ля молочница… Еще были шляпы в духе Анри IV — высокие головные уборы, украшенные перьями.

В ответ на эти изобретения незамедлительно появились песенки, которые немного нас задевали:

Теперь все наши дамы
Носят плюмажи — вот смех!
Плюмажи так похожи на женщин,
Что дамам их носить не грех.
………………..
Если женщина клянется вам в чем-то,
Гордитесь этим, но помните четко:
Женская клятва — это как перо:
Улетит — не найдешь все равно.
………………..
Супруг украшает свою половину,
Водружая на ее голову другого мужчину —
И жена ему навек благодарна.

У этой популярной песенки было множество вариантов, я привожу лишь самые безобидные!

Моя память сохранила мелодии, которые распевали мои девушки за работой. Мне нравились их песни.

Служащие мадам Антуанетты в Трианоне тоже любили петь. И она с удовольствием слушала их — прачек, гладильщиц, всех тех, кто работал на нее, с кем она никогда не пересекалась и никогда не разговаривала — и кто невинно напевал модные песенки. В том году особенно популярной была такая песенка:

Именно перьям
Мы обязаны своим счастьем…
Очаровательные перья
Спадают на лоб, разбивают сердца…

Королева часто просила меня записать слова, поскольку сама она не успевала уловить их и запомнить.

Версалю часто приходилось бывать свидетелем нашего импровизированного дуэта. Ох! Это были вовсе не искусные гармонии Гетри. Их она тоже исполняла, но вместе с мадам Лебрен во время сеансов позирования. Нет, у нас все было гораздо проще.

Мы пели, шел дождь… Повсюду были перья, много перьев! Прически состояли почти исключительно из перьев. Женщины подражали королеве и жадно раскупали мои чепцы. Носить их означало демонстрировать чудеса равновесия, ведь один чепец был выше другого. Перья были везде — в Опере, в церкви; вся столица представляла собой лес из перьев, и у некоторых уже стало появляться к ним отвращение. Даже в Версале, среди придворных дам. Как и весь старый двор, мадам Кампан[63] строго осуждала нагромождения перьев и цветов. «Такие смехотворные сооружения», — говорила она.

— Хороши разве что для того, чтобы разбить семью и складывать женщину пополам в экипажах.

Были и «поднимись на небо» и «маргаритка». Надо ли уточнять, к какому лагерю принадлежала первая фрейлина Марии-Антуанетты? Она всегда была среди тех, кто с особой неприязнью смотрел на мою близость к королеве. Мы ненавидели друг друга всеми фибрами души.

И в нашей комнате я не могла укрыться от змеиных языков и плохих новостей. Та весна доказала это. От мадам де Ламбаль я узнала печальную новость: только что скончалась принцесса де Конти. Самая главная из моих покровительниц покинула нас более двадцати четырех лет назад. Чтобы увеличить мою боль, двор и весь Париж с наслаждением принялись обсуждать, что она ненавидела меня, что, устав от меня, не допускала меня до своей клиентуры и дружба между нами уже давным-давно кончилась. Все это было гнусной ложью.

На ее похороны я велела доставить охапку роз. Молодых, едва распустившихся, ее любимых.

Но в том сезоне неудачи миновали нас. Мои туалеты имели успех, мы придумали чепец мятежа. Композиция, украшенная гирляндами роз и акаций по пятьдесят ливров за штуку. Я выдумала также утренний домашний чепец для королевы. Две прически, две удачи.

Наверное, с того момента страна стала всерьез волноваться. Впоследствии я часто себе это говорила.

Насколько я могу судить, первыми взбунтовались окрестности Парижа — Бомон, Понтуаз. Другие маленькие деревушки — Мери, Мериэл, Овер, Лиль-Адам — последовали их примеру. Я это хорошо помню, так как главная швея моего ателье была родом из Мери, небольшого местечка в окрестностях Оверса. Элизабет отзывалась о нем с нежностью, у нее там осталась вся семья. У них был большой дом неподалеку от моста, по дороге в Понтуаз. В Понтуазе тоже были волнения. Элизабет говорила, что мятежники грабят все, что идет по реке, а с особым удовольствием — большие корабли с мукой.

В стране что-то было не так. Догадывались ли об этом в Версале? Наш король, судя по всему, ничего не замечал. Близорукие глаза, близорукий мозг. А его министры, эти великие «ученые», в какие игры они играли? В триктрак или ландскнехт, эмигретку?

Но в какой-то момент волнения распространились настолько, что их уже нельзя было не заметить. Все тогда очень удивились. Вокруг Парижа и в нем самом рынки, обозы торговцев, булочные — все было разграблено. Набат звучал в деревнях, волна мятежей докатилась и до нас. Это была война, мучная война. Как генеральная репетиция перед следующей, настоящей войной.