Модистка королевы

Тем временем волнения утихли, и все вернулось на круги своя. По крайней мере, все в это верили.

Я приоткрываю окно моей комнаты.

Я чувствую дыхание ночи как ласковое прикосновение веера или кружева…

Туанетта утверждает, что ветер — это не всегда ветер, а часто дело рук призраков. Она говорит, что невидимые руки иногда по вечерам утешают нас.

Я не должна соглашаться с этой глупышкой, но всегда делаю такое лицо, будто верю ей. Ах! Что вы еще придумаете, маленькая девочка, чтобы успокоить вашу двоюродную бабушку из Эпинея, старую даму в зеленой шали, которая щедро осыпает вас конфетами и с жадностью проглатывает ваши истории о невидимках с ласковыми руками?

Если бы меня уже не было, приходили бы вы еще побродить по улице дю Бор де Ло? Подобно мне уселись бы вы, Туанетта, в это глубокое кресло напротив окна? Когда меня не станет, нежность ветра все равно не покинет вас. Вам, в ваши пять лет, все кажется таким простым!

Действие моей истории сейчас переметнется в Реймс, на церемонию коронования.

Несмотря на уговоры королевы, я осталась в Париже. Она любила, чтобы я сопровождала ее повсюду, окидывала напоследок беглым взглядом знатока ее туалет, но этой весной мои дела привязали меня к улице Сен-Оноре, как козу к колышку. И сопровождать королеву отправился Леонар. Уезжая, он поручил мне спроектировать прическу разумной высоты. Ну хотя бы один раз в жизни, в виде исключения.

На моем счету было уже огромное количество туалетов. Я помню одно платье с очень глубоким декольте, все из шелка, украшенное золотой и серебряной нитями, с оборкой и бахромой де Шантильи. Настоящее чудо!

После коронации в Реймсе женщины запомнили туалеты королевы и хотели все заказать себе такие же или по крайней мере похожие. Кошмар для мадам Антуанетты! Она, как и все женщины, ненавидела, когда ей подражали, и требовала, чтобы каждый ее туалет хранил хоть какой-нибудь секрет. Особенно пожилым приходилось держать все в тайне. В ателье или во дворце мы обычно накрывали свою работу тафтой, пряча ее от любопытных глаз. Я помню вечера, предшествующие большому балу или другому не менее значительному событию, нетерпение клиенток, усталость моих девушек, лихорадку в ателье, шуршание тканей. Габариты тогдашних платьев с трудом поддаются описанию… В них едва можно было протиснуться в узких коридорах. Даже в самых просторных домах перемещение в таких платьях требовало большой осмотрительности. Помню их передвижения по дворцу! Бог мой, какое представление! По комнатам и коридорам медленно проплывали покрытые вуалью загадочные силуэты, и все относились к ним с таким почтением!

Мадам очень не нравилось, когда копировали ее туалеты. Но стоило ей только появиться, как женщины впивались в нее глазами, пытаясь запомнить все до последней детали, чтобы суметь воспроизвести ее наряд.

Тогда она начала украшать прически павлиньими перьями — выдумка, от которой она быстро отказалась. Но еще долго потом можно было видеть такие же перья на головах других женщин. Я придумывала для ее туалета новые детали, в кратчайший срок они появлялись на туалетах других дам, но королева уже переходила на новое. Мода приобрела бешеный, адский ритм. Дела — и мои, и конкурентов — шли как нельзя лучше.

Моими моделями «заболели» и соседние страны. Говорили, что тон задают теперь королева и ее министр Бертен. Франция стала родиной хорошего вкуса. Кто-то сказал: «В моде мы диктуем законы всему миру».

Я не уверена, что сразу осознала масштаб произошедшего. Это было невероятно. В глубине души я все еще была маленькой Жанеттой из Аббевиля, которая испытывала страх перед этим головокружением, которая боялась, что прекрасные надежды рухнут в одночасье.

В конце лета королева была веселее обычного. Она заставила мадам де Ламбаль принять должность главного управляющего королевского дома — это было спорное назначение: Мария-Тереза де Ламбаль была принцессой, и пост главного управляющего был всего лишь следствием переизбытка чести и уважения к ней.

— Эта должность полагается мне, — утверждала графиня де ля Марш, дама самого преклонного возраста из всех дам голубых кровей. Дочка принца де Конде поддержала разговор, напомнив мимоходом, что мадемуазель де Клермонт, ее тетя, была последней старшей фрейлиной и что этот пост уж точно принадлежал ей по праву. Тем более что на этой должности платили великолепное жалованье.

Раздоры, заговоры… Версаль, как всегда, был наполнен отвратительными дрязгами. У всех были невероятные претензии, у всех — от самого последнего лакея до самых благородных господ. Все они за словом в карман не лезли, у них был в этом огромный опыт. Беспрестанные склоки держали их в тонусе. Палец им в рот не клади — они всегда были готовы укусить.

То была дерзкая эпоха, и я всегда была готова дать отпор.

Пост старшей фрейлины королевы получила, конечно, мадам де Ламбаль.

— Победа для австриячки, — сожалели благородные дамы.

Они клялись отомстить бедной де Ламбаль.