Модистка королевы

Какая резня! Повсюду трупы и море крови! Будто камни старого замка плакали красными слезами. Повсюду летали предметы туалета: чепцы, шляпки, юбки, все это было затоптано, порвано на куски. Некоторое время спустя я увидела рядом с их апартаментами белую куртку, расшитую королевскими шелковыми маргаритками. Она чудесным образом избежала бойни. Как и королевская семья.

Весной они продали королевскую мебель и одежды. В конце концов, это все, что у них осталось. Процесс длился шесть месяцев, и результат был самый ничтожный. Были только перепродавцы, мучимые любопытством, и толпы зевак, которые смотрели, но ничего не покупали. С этого момента то, что они называли своим правительством, взяло на себя расходы на одежду «семьи Капет».

Я часто вспоминаю те дни. Не понимаю, почему память выбирает самые пустяки. Ленты «народ», трехцветные пояса, кокарда де Вестрис, рокамбол[129]. Я помню все эти красные зонтики, гражданские веера, их гнусные гравюры, их песни, напечатанные на складчатой бумаге…

Зачем загромождать себя этими воспоминаниями, зачем еще об этом рассказывать?

Иногда я говорю себе, что это для чего-то нужно. Возможно, приятные воспоминания перекрывают все остальные, чтобы они нас не мучили? Но память, хорошая девочка, иногда засыпает ненадолго, забывая стереть все плохое — то, что стремится поглотить нас.

Глава 23

Как прошли те годы? «Жить — это всегда выживать», — часто говорила Мадам. Но как мы могли?

Мне вспоминаются вещи, не имеющие никакого значения… У нас появилась привычка держаться подальше от окон, сидеть по углам слабо освещенных комнат. Мы старались не выходить на улицу. Мы боялись черного цвета и маленьких детей. Я до сих пор помню тяжелые взгляды, полные страха и злобы. Я вижу все эти глаза. Я помню, как они были печальны и красны от слез.

Если бы меня попросили описать ту эпоху, я бы просто сказала, что она была красной.

И только лишь в Эпинее мы могли немного отдышаться. Париж угнетал, и целые лавины анонимных писем ежедневно повергали нас в ужас. Даже славные соседи стали проявлять враждебность. Они грубили мне, пророча тысячи бед. Мне не очень-то верилось, чтобы они меня когда-нибудь сильно любили…

С Аде и мальчиками мы часто уезжали с улицы Ришелье на улицу дю Бор де Ло. Если это представлялось возможным! Было много заграждений. Париж часто закрывался над нами, будто захлопывалась ловушка. Тогда мы возвращались в бутик, и, несчастные, продолжали жаться к стенам.

Последние из оставшихся дворян только что эмигрировали. Мадам Антуанетта утверждала, что все вернется на круги своя, но ее глаза говорили об обратном. На что ей оставалось надеяться? И что делали для нее дворы Европы? Что делала ее собственная семья?

Она осталась одна со своим Луи, лишенная всего, подавленная. Они находили утешение в географии или в кусочке жареного цыпленка. Думаю, они ели для того же, для чего другие пьют, — чтобы забыться.

Помню, королева тогда еще принимала визиты. Она часто виделась с Мирабо. И со многими другими, ни лиц, ни имен которых я не знаю. Я помню Антуана Барнава, а еще Мерси и Ферзена, всегда такого преданного. Я знала, когда он приходит: воздух наполнялся пряным ароматом его духов.

Моя жизнь проходила в поездках и в магазине, я была вынуждена играть роль бродячей торговки. Аде и мои племянники уже давно опустили руки. А я держалась.

— Подайте мне чернильницу и перо! — часто просила я.

Я продолжала напоминать о себе должникам. Племянница принца Потемкина, мадам де Скавронски, ответила мне одной из первых. Дорогая графиня. Она прислала мне более двух тысяч пятисот ливров и вложила в письмо гравюру. Это был не прекрасный вид Неаполя, где она тогда проживала, не серое изображение Везувия. Это был портрет русского принца в красивой униформе…

Я воспряла духом и с удвоенной силой принялась за письма должникам: «Мое нынешнее положение вынуждает меня обратиться к месье графу с просьбой оказать мне помощь…», «Я умоляю мадам Баронессу принять во внимание мое полнейшее разорение…». Я все еще помню большую часть этих писем и их адресатов: Жерничев, Разумовский… Было бы как нельзя кстати получить все прошлые задолженности, но это оказалось не так-то просто, если учесть царящий вокруг хаос. Стали напряженными отношения с соседними странами, контактировать с ними было опасно.

— Все впустую! — пришла в уныние Аде. — Никогда эти письма не перейдут через границу. А сейчас это еще и очень опасно.