Модноверие

Открытие новой экспозиции было назначено на двадцатое июля – конечно же, с умыслом. Гридень Светомысл и еще девятнадцать человек из братства Волчьего Солнца приехали на Площадь Революции за час до назначенного срока – посидеть в «Бургомистре», выпить по кружке темного пива.

Сели на летней террасе. Егорка покрутил головой и увидел на площади перед выходом из метро знакомую бородатую физиономию – отрок Терпило тоже был здесь, а с ним несколько человек из братства Детей Святовита. Егорка помахал старому приятелю рукой – Терпило заметил, обрадовался и о чем-то быстро заговорил со своими товарищами. Через минуту рослые и плечистые «дети» уже расталкивали сидевших на террасе, пробиваясь к московским соратникам.

– Здравия, братья! – Терпило обхватил медвежьими лапищами поднявшегося навстречу ему Егорку, сжал крепко, до хруста. – С праздником вас, с Перуновым днем!

– И вы здравы будьте, порубежники, – старейшина Волчьего Солнца, Добрыня, отер от пивной пены усы и повелительным взмахом руки подозвал официанта. – Ну-ка, поставь нашим друзьям еще столик, да побыстрее.

Пока официанты организовывали место для новых гостей, Светомысл и Терпило обменивались впечатлениями: Егорка рассказывал о своих приключениях в Киеве, отрок – о том, какой огромной и по-муравьиному перенаселенной показалась ему Москва.

– Как вы тут живете-то, братка? – спрашивал он. – Сколько ж здесь народу обитает – миллионов десять?

– Официально – двенадцать, – отвечал Светомысл. – Но на самом деле пятнадцать как минимум. Одних гастарбайтеров миллионов пять.

При слове «гастарбайтеры» тень набежала на простодушное бородатое лицо Терпилы.

– А знаешь, кого я вчера видел? – почему-то шепотом спросил он. – Жирослава. Он в переходе у Киевского вокзала работает. На себя, правда, не похож, но это точно он, зуб даю.

– Кем же он там работает? – удивился Егорка. – Продавцом, что ли?

– Собачка у него там, – объяснил Терпило. – Белая такая. Он ей на корм собирает.

– Да ты ошибся, наверное. Зачем киевскому волхву в переходе побираться?

– Того не ведаю, – вздохнул отрок. – Но человек он непростой, и личин у него много.

Тем временем гостям принесли пиво, и Добрыня, подняв свою кружку, торжественно провозгласил:

– Слава родной земле! Слава предкам! Слава Роду!

– Слава Роду! – громко откликнулись Дети Святовита.

На них оглядывались. Егорка почувствовал поднимающуюся откуда-то из глубины души гордость – его окружали не просто друзья, а братья, родичи, и это возвышало его над всеми пятнадцатью миллионами жителей громадного мегаполиса, разобщенных, как атомы, не чувствующих своих корней, не имеющих силы. Он крепко сжал кулак и ткнул им в твердое плечо Терпилы.

– А помнишь, как ты меня – кистенем? Вот же болван здоровый!..

– А у тебя башка крепкая оказалась, – захохотал Терпило. – Как у Перуна дубоватого…

Егорка подавился смехом.

«Почему он каменный? – спросил он той ночью у Жирослава. – Перун же должен быть деревянным, его священное дерево – дуб».

«Дубового Перуна христиане сбросили в реку, – ответил волхв. – И он утонул, хотя кияне и просили бога – „Выдуби, выдуби!“. Пролежав тысячу лет на дне, Перун обрел крепость камня. Приходит пора, и грань между камнем и деревом стирается, как стирается она между деревом и человеческой плотью. Когда дерево растет, оно нежно и гибко, а когда оно сухо и жестко, оно умирает. Когда человек родится, он слаб и гибок, а когда умирает, он крепок и черств. Понимаешь ли ты меня, кацап?»

«Понимаю, что ты цитируешь Лао-Цзы, – сказал ему Егорка. – Но ты не ответил на мой вопрос».

«Ответ ты получишь, когда выполнишь волю бога, – Жирослав с гримасой отвращения принялся натягивать парик. – А пока что позаботься о том, чтобы Перун попал в Исторический музей к двадцатому июля».

7

– Я рада, что в этот замечательный день на открытии нашей выставки «Лики славянского язычества» присутствует молодой, подающий надежды историк из РГГУ Георгий Картузов, который нашел и привез нам один из главных экспонатов сегодняшней экспозиции – каменного Перуна. Надеюсь, он поведает нам о своей находке. Георгий Викторович, прошу вас к микрофону.