Модные магазины и модистки Москвы первой половины XIX столетия

Следователь, занимавшийся разбирательством, о неявках Цармана начальству не докладывал «по тому уважению, что никто по сему делу под стражей не содержался». В августе 1855 года принято решение следствие прекратить, но «как вместе с тем… замечена значительная медленность со стороны производителя сказанного следствия, пристава Калиманова… сделать ему Калиманову строгий выговор со внушением, чтобы впредь не допускал медленности по поручаемым ему делам»⁴¹².

Приведем иной отзыв о хозяине, в котором мастер-портной предстает наставником для своего ученика. Не желая идеализировать, равно и демонизировать хозяев мастерских, мы предполагаем, что в реальной жизни складывались различные отношения между мастерами и учениками, от безобразных и конфликтных до мирных, уважительных и участливых.

Помещик Калужской губернии Потулов послал троих сыновей своего дворового человека в Москву для обучения ремеслам: одного к художнику, другого к портному, третьего к парикмахеру. Крепостной Павел Назарьевич Коренев (1832–1888), достигнув отроческого возраста, оказался у портного Шонхейта. «Так как Потуловы, богатые помещики, одевались в Москве, то, вероятно, их поставщиком и был Шонхейт, и немудрено, что он согласился принять в учение дворового мальчика Потуловых.

Так или иначе, для отца это было чрезвычайной удачей. У него сохранились самые светлые воспоминания о Шонхейте и его жене. Эти старики немцы любили ученика, который проявил большие способности и к ремеслу, и к усвоению всякого рода прочих знаний. Они относились к нему не как хозяева, а как воспитатели. Сделали его вполне грамотным человеком, научили ремеслу так, что он стал превосходным портным, причем они не ограничились обычным учением в мастерской, а заставили его пройти курс кройки и художественной вышивки, которая тогда была в большой моде. <…>

К концу учения, в начале 1850-х годов, отец в совершенстве усвоил портновское ремесло. Он стал искусным закройщиком и особенно отличался изящным вкусом в вышивках.

Обыкновенно учеников по окончании учения делали подмастерьями, и они или оставались у того же хозяина, или переходили к другому уже в качестве наемных рабочих. Шонхейт же посоветовал отцу открыть самостоятельную мастерскую и помог ему не только советами, но и кредитом и, вероятно, рекомендовал заказчиков, когда у него случался их излишек.

Отец открыл мастерскую на Тверской. Едва ли очень скоро он добился ее процветания, но, очевидно, сводил концы с концами. В то время он увлекался театрами: и Малым, и Большим, посещал спектакли, завел знакомства в Малом театре с оркестрантами, а в Большом – и с певцами. Часто в Малом он смотрел спектакли из оркестра.

Довольно долго отец работал в своей мастерской без особого успеха. Перелом наступил в 1856 году в связи с коронацией Александра II. Тут к отцу посыпались заказы – особенно как к известному вышивальщику. Вероятно, рекомендации того же Шонхейта сыграли в этом не последнюю роль. Эти заказы упрочили материальное положение отца, дали ему возможность развернуться шире, и он снял помещение на Тверской, на углу Камергерского переулка. Круг его знакомых и клиентов расширился. Он вступил в охотничье общество и увлекся зимними охотами. <…> Дела шли в гору. У отца были свои лошади, и он уже считался в Москве одним из лучших портных»⁴¹³.

Справедливости ради следует сказать, что и жизнь мастеров не была безоблачной. Историк Москвы И.Е. Забелин в 1837 году снимал угол у сапожника Ивана Петровича Пешневского. «Он жил на Солянке, в доме Терского, в переулке в гору на Покровку, в нижнем этаже со сводами. И сам он очень теснился, занимая с женой очень небольшое помещение за стеклянной перегородкой от большой рабочей комнаты, в которой жили человек 8 рабочих, в том числе 4 мальчика. <…> Здесь я узнал, что такое ремесленный быт. <…> Полную зависимость несчастного хозяина от мастеров, которые пьянствовали, заказы не исполняли, ругались как ни есть хуже. При этом грязь, духота от кожи и махорки. <…> Рабочие или пели, или ругались, наказывали учеников, или галдели так кое о чем, или хозяин кричал с ними, иногда брань хозяина с хозяйкой»⁴¹⁴.