Моё!

Она не могла дождаться, когда же Барабанщик подрастет, чтобы он мог участвовать в беседе. О, чему только она и Джек его не научат! Он будет ходячей крепостью в военной политике и философии, и никто на свете никогда не закомпостирует ему мозги. Она повернула направо, на Чемберс-стрит. Впереди вспыхивала мигалка, предупреждая о перекрестке. «Вудрон-авеню», – подумала она. Да! Вот где надо налево! В следующий момент она увидела вывеску, и это был угловой дом, который раньше был «Каразеллой». Там до сих пор был продуктовый магазин, но теперь он назывался «Ловас». Она проехала еще два квартала, свернула направо на Элдермен-стрит и остановила фургон на полквартала дальше.

Вот здесь. Дом отстроили заново. Он был серым и нуждался в покраске. Вокруг теснились другие дома – конструкции, сбитые в кучу без всякого учета жизненного пространства и права на уединение. Она знала, что за домами были крохотные дворики, разделенные заборчиками, и лабиринт дорожек. Да, она хорошо знала эти места, очень хорошо.

– Вот здесь, – – сказала она Барабанщику голосом, в котором слышалось благоговение. – Вот где родилась твоя мама.

Она помнила: это была первая ночь июля семьдесят второго года. В этом доме расположился Штормовой Фронт, готовя акцию у Плачущей леди. Гэри Лейстер, уроженец Нью-Йорка, снял этот дом под вымышленным именем. Лорд Джек знал одного хмыря в Боливии, который поставлял кокаин в сигарных коробках, – из сигар удалялись внутренности и набивались наркотиком. Как раз двумя из этих поставок Штормовой Фронт и рассчитался на черном рынке Нью-Йорка за ассортимент автоматов, помповых ружей, ручных гранат, пластиковой взрывчатки, десяток динамитных шашек и два полуавтоматических «узи». Дом, выкрашенный в те дни в светло-зеленый цвет, был арсеналом, из которого Штормовой Фронт охотился на легавых, адвокатов и манхэттенских бизнесменов, которых они считали винтиками трахающего мозги государства. Штормовой Фронт жил чисто и тихо, музыку включали только тихо и травку не курили. Соседи считали, что ребятки из дома 1105 по Элдермен-стрит – это какая-то странная группа белых, черных и азиатов, но был как раз расцвет лозунга «Все мы – одна семья», и обыватели всего мира брюзжали в своих креслах, но в чужие дела не лезли. Бойцы Штормового Фронта держались с соседями дружелюбно, помогали старикам красить дома и мыть машины. Мэри даже малость подзаработала наличных, сидя с детьми итальянской пары, живущей через улицу. Чин-Чин Омара – студентка-математик из Беркли – давала домашние уроки по алгебре соседскому ребенку. Санчо Клеменса, мексиканский поэт, говоривший на четырех языках, работал продавцом в «Каразелле». Джеймс Ксавье Тумбе, который убил своего первого легавого в шестнадцать лет, подрабатывал поваром в «Королевском обеде» на Вудрон-авеню. Штормовой Фронт слился с соседством, укрывал себя под камуфляжем, ежедневной работы, никто никогда даже не догадывался, что они на своих полуночных совещаниях планировали убийства и взрывы, ловя высочайший кайф от самого сладкого наркотика: ярости.

А потом, ранним вечером первого июля, Дженет Снеден и Эдвард Фордайс поехали купить пиццы и по пути домой, выезжая с парковки, помяли автомобиль свиней.

«Все путем, все путем, – сказал Эдвард, когда они с Дженет рассказали об этом, вернувшись с холодной пиццей. – Все спокойно».

– ИДИОТ! – заорал Лорд Джек в исхудалое, заросшее бородой лицо Эдварда, вскочив со стула, как пантера. – Ты мудак! Почему ты не смотрел, куда ты едешь?

– Да ничего не случилось! – Дженет, крохотная и взрывная, как шутиха, тоже вскочила на ноги. – Просто мы прошляпили. Затрепались и прошляпили. Маленькая вмятинка, вот и все.

– Ага, – согласился Эдвард. – Разбили себе стоп-сигнал, а свиньям – ни фига. Мы же не думали, что они нас подопрут под самую задницу.

– Эдвард! – Это был спокойный восточный голос Чин-Чин, похожей на резную желтую камею в раме волос цвета воронова крыла. – Они у тебя спросили водительские права?

– Ага. – Быстрый взгляд на Лорда Джека. Мэри сидела в кресле-качалке, сложив руки на выпуклости живота, где « был ребенок Джека. – Но все путем!

Права были поддельные, как у них у всех. Эдвард откинул назад длинные каштановые волосы, связанные в конский хвост.

– Легавый даже посмеялся насчет этого, сказав, что он на прошлой неделе разбил свою машину и что его старуха до сих пор его за это пилит.

– Свиньи за вами не следили? – спросил Акитта Вашингтон – широкогрудый негр с африканскими бусами и амулетами на шее. Он подошел к окну и выглянул на улицу.

– Нет. Да нет, черт побери. На хрен им за нами следить? Голос Эдварда слегка дрогнул.

– Потому что, – сказала Мэри из своего кресла-качалки, – у свиней бывает шестое чувство. – У нее были золотистые волосы, свисавшие по плечам, и безмятежное лицо: лицо Мадонны среди изгоев. – Некоторые свиньи чуют страх. – Она склонила голову набок, и глаза ее смотрели холодно и пристально. – Как ты думаешь, Эдвард, свиньи не учуяли в тебе страха?