Моё!

Она поволокла его в кухню, где над зловеще-красной горелкой дрожал горячий воздух. Младенец дрожал, продолжая завывать и сучить ногами. Не нужен ей этот маленький ублюдок! Не нужен ей Лорд Джек! Никто ей не нужен! Она заставит Барабанщика перестать плакать, заставит его слушаться, а то, что останется, бросит свиньям и этой бабе по имени Лаура Клейборн. Потом она снова уйдет в подполье, глубокое подполье, где ее никто не тронет, и в последний раз повернется спиной к мечте идиота о любви и надежде.

– Плачь! – заорала она. – Плачь! Плачь! Она стиснула затылок ребенка и ткнула его лицом в раскаленную горелку.

***

Лаура прислушивалась в темноте, биение сердца и громкое дыхание ее выдавали.

«Уходи отсюда, – сказала она себе. – Ты здесь чужая. Ты забралась далеко от дома и слишком далеко зашла».

Если в доме Беделии Морз шарит грабитель, то это его дело. Но она не ушла и стала нашаривать пальцами выключатель. Рука что-то зацепила, оно весело зазвенело, и Лаура подпрыгнула на целый фут. Чертова глиняная подвеска. Она наделала шума больше, чем полковой оркестр.

Лаура нащупала выключатель и зажгла свет.

По шее дохнуло теплом. Она обернулась и оказалась лицом к лицу с человеком, который стоял у нее за спиной. Ее рот раскрылся для крика. Рука в черной перчатке метнулась быстрее, чем голова кобры, и зажала ей рот раньше, чем оттуда вылетел звук.

Лицо ребенка почти касалось пламени. Он упрямо вопил, и Мэри подобралась, готовясь услышать крик агонии. Крик раздался.

– НЕТ!

Кто-то схватил ее сзади, отталкивая от раскаленной горелки,.

– Нет, о Господи, нет!

Не выпуская Барабанщика, Мэри двинула локтем назад и услышала чей-то сдавленный выдох, когда во что-то попала. Рыжеволосая женщина выдирала у нее Барабанщика, и Мэри не знала ее лица. Женщина повторяла:

– Мэри, не надо! Не надо! Пожалуйста, не надо! Ее руки снова вцепились в ребенка, и Мэри крепко приложила эту рыжую спиной о стену. Это ее ребенок, и она может с ним делать все, что ей заблагорассудится. Она рискнула жизнью, чтобы добыть этого ребенка, и никто у нее его не отберет. Женщина опять стала драться с ней за Барабанщика, позади ярко-красно светилась плита, и ребенок выл.

– Послушай меня! Послушай, – умоляла женщина, хватая Мэри за плечи и повисая на ней. Мэри видела ее белое горло, видела место, куда надо ударить, чтобы сломать трахею.

– Не трогай ребенка, Мэри! Не надо! – быстро говорила женщина, все еще повиснув на ней. – Мэри, посмотри на меня! Я Диди! Я Диди Морз!

Диди Морз? Мэри отвела взгляд от уязвимого горла женщины и взглянула на тяжелоскулое лицо с глубокими морщинами.

– Нет, – сказала Мэри, перекрывая плач Барабанщика. – Нет. Диди Морз была красивая.

– Я сделала пластическую операцию. Помнишь, я тебе рассказывала! Не губи ребенка, Мэри! Не губи Барабанщика!

Пластическая операция. Диди Морз с лицом, изуродованным скальпелем, силиконовыми вставками и молотом, который сломал ей нос.

«Я ее сделала, когда залегла на дно, – рассказывала она Мэри и Эдварду. – Один хирург, который работал на многих, желавших исчезнуть».

Фактически Диди заплатила за то, чтобы себя обезобразить, и хирург из Сент-Луиса, который был участником военизированного подполья, сделал эту работу. Диди Морз, с теми же зелеными глазами и рыжими волосами, но ужасно изменившаяся. Стоит и просит ее не губить Барабанщика.

– Губить… Барабанщика? – прошептала Мэри. – Моего ребенка?

Слезы хлынули на глаза. Она слышала плач Барабанщика, но этот звук больше не резал бритвой, это был крик невинного существа, которому нужна помощь, и Мэри, прижав к себе Барабанщика, всхлипнула, осознав, к чему чуть не привела ее ярость.

– О Боже мой. Боже мой, Боже мой! – стонала она, прижимая к себе дрожащего ребенка. – Я больна, Диди, Господи, как я больна!

Диди выключила горелку. Болела ключица, в которую угодил локоть Мэри, и Мэри ей чуть не сломала спину, когда швырнула о стену.

– Пойдем сядем, – сказала Диди. Она хотела увести Мэри прочь от плиты. Зрелище женщины, готовой сунуть младенца лицом в плиту, – это был ужас, в который невозможно поверить. Она осторожным движением взяла Мэри под руку. – Пойдем, сестра.

Мэри позволила увести себя с кухни. Слезы струились по ее лицу, судорожные всхлипы терзали легкие.

– Я больна, – повторила Мэри. – У меня что-то испортилось в голове, я схожу с ума. О Господи! О Боже! Да я ни за что не причинила бы вреда моему милому Барабанщику!

Она крепко прижимала его к себе, и его плач стал ослабевать. Они сидели в номере Мэри в «Камео Мотор Лодж». Диди и Мэри приехали туда от Эдварда в восемь часов и распили бутылочку-другую, разговаривая о прежних днях. Мэри разложила для Диди раскладной диван, и там она и спала, когда услышала, как Мэри выходит из спальни и идет на кухню. Мэри потом вернулась за плачущим ребенком, и едва удалось предотвратить то, что могло случиться.

Мэри села на стул и принялась укачивать Барабанщика, слезы блестели на ее лице, глаза покраснели и опухли. Мальчик успокаивался и начинал засыпать, и она пересела на скомканную постель, ее нервы все еще дергались.