Мое чужое сердце

Я умолк, чтобы посмотреть, не обиделась ли она. Вместо этого она выглядела обнадеженной.

– Вы, значит, клоните к тому, что чувствовать за собой вину я не должна.

– Не мое дело указывать, как вам себя чувствовать. Но, смею вас уверить, в действительности нет ничего, что могло бы вызвать у вас чувство вины.

Абигейл глубоко вздохнула и улыбнулась. И тогда я понял: она получила то, за чем пришла.

– Вы, значит, для этого хотели повидаться со мной, – сказал я.

– Частично. Еще я хотела задать вам вопрос.

Я крепился. Молился, чтоб это не оказалось тягостно.

– Хорошо.

– Почему вы пошли на донорство?

– Разве не всякий поступил бы так же?

– О, Бог мой, нет! Вы даже представить себе не можете, мистер Бейли. Ричард. Не можете даже представить, сколько людей предают земле совершенно здоровые органы, когда кто-то в их семьях умирает. Иногда даже вопреки пожеланиям самого человека. Когда ваш ребенок лежит на больничной койке при том, что жить ей осталось, может быть, всего несколько дней, это ввергает в невероятное огорчение. Даже выразить не могу, насколько это огорчает. Это не давало мне покоя днями напролет, я настолько выходила из себя, что не могла спать.

– Полагаю, это форма неспособности выбросить что-то из головы, – сказал я.

– Почему вы пошли на донорство?

Я припал губами к чашке с кофе. Устроил представление: мол, выторговываю время на обдумывание. Если по правде, то этого я еще ни разу словами не выражал.

– Я полагал, что это не окажется так уж бесполезно.

Абигейл кивнула и ничего не сказала.

– Нет, подождите, – сказал я. – Я знаю. Только что до меня дошло. Знаю, почему я согласился на донорство. Я хотел, чтобы люди никогда не забыли ее. Как можно больше людей. А так я думал: вы никогда не забудете ее, и Вида не забудет. И любой, кто любит Виду. И женщина в Тибуроне, в Калифорнии, которой достались роговицы Лорри, она никогда не забудет, как и ее семейство и все, кто любит ее. И я мог бы и другие органы передать, только… Я хотел, чтобы как можно больше народу думало о Лорри всегда и постоянно. А не просто пережили – и забыли.

Абигейл завозилась на высоком стуле.

– Уж я-то ее точно никогда не забуду, – сказала она.

– Разве это плохой повод?

– Не существует плохих поводов. Что бы ни двигало людьми пойти на донорство, это большое дело.

Затем наступило неловкое молчание.

Абигейл допила чай, и я уж совсем было собрался дать понять, что мне пора идти.

– Вида по-настоящему жаждет еще раз увидеться с вами, – заговорила она. – Не знаю, как вы отнесетесь к еще одному посещению.

– Я тоже не знаю, как отношусь к новому визиту.

– Возможно, она уже завтра днем приедет домой.

– Может быть, я навещу ее утром. При одном условии. Если вы все время будете находиться в палате.

Она попыталась найти ответы на моем лице, но я ничем себя не выдал. «Вы не хотите знать», – думал я.

– Порой с ней затруднительно, – признался я.

К моему удивлению, Абигейл рассмеялась, заметив:

– С ней большинству людей трудно.

– А-а. Хорошо. Есть в ней сила, которая… как бы…

– Она очень напориста.

– Да. Полагаю, именно так. Напориста.

– Буду там все время.

Я согласился попытаться преодолеть себя и нанести визит.

Я определенно не давал обещания.