Мое чужое сердце

Моя мать зло глянула на него, выгнув одну бровь. Глянула через плечо. Вниз по лестнице, в сторону машины.

Потом она спустилась и решила взглянуть сама.

Джекс зарычал на нее. Пес словно защищал Эстер. Это было так трогательно.

Мама разом взлетела обратно на лестницу.

– Ну так не сиди же сложа руки! – вопила она. – Позвони кому-нибудь! Делай что-то!

– Я уже сделал, – сказал Виктор. – Позвонил в полицию, они вызвали медэксперта. Нам осталось лишь ждать, когда они появятся.

Странно, подумалось мне, что он, похоже, совершенно не боится моей матери. Как это можно: трепетать от страха перед Эстер и не испугаться моей матери? До чего ж чудно, как всех нас страшит такое разное.

Мать все еще жгла его взглядом сверху вниз.

– Вы кто? – сказала она.

– Грубовато получается, – заметила я, но мать не обратила на это никакого внимания.

– Я водитель Эстер, – последовал ответ. Голос безо всяких чувств.

Я заметила, что до матери определенно дошло: с Виктором у нее ничего не выйдет. Она вновь обратила свою мелкую карликовую ярость против меня.

– Ты пропустила очередную ЭМБ.

– Ага. Знаю. Но все идет хорошо. Тебе это известно. Ты же знаешь, каково мнение доктора Васкес.

– А что он сказал? – встрял Виктор. Словно его очень интересовало состояние моего здоровья, но до сих пор он никак не решался спросить.

– Она. Доктор Васкес – она. И она сказала, что из всех ее пациентов у меня наименьшая склонность к отторжению. У меня не выявлено ни единого признака отторжения. И ты в то время, когда она говорила это, была там, мама. Так что не понимаю, что тебя так беспокоит.

– Это не означает, что ты вправе пропускать ЭМБ.

– Мама. Мне только что двадцать лет исполнилось. Я вправе делать все, что захочу. В том числе и ездить куда-нибудь. Куда-нибудь, где я не дома.

– У тебя был день рождения? – спросил Виктор. – Когда?

– Когда мы путешествовали.

– Зря мне не сказала. Мы бы отпраздновали.

– У нас было прелестное путешествие. То есть, пока не умерла Эстер, оно было прелестным. Так что вот и празднование. Типа того.

– Надо было мне сказать. Почему ты мне не сказала?

– Не знаю. Столько всего происходило.

Пока мы говорили, мамуля моя распалялась все больше, если такое вообще возможно, ведь мы-то говорили о том, что никакого отношения не имело к тому единственно важному, о чем она только и способна была думать и разговора о чем она еще даже не начинала.

– Вида! Не отвлекайся! Ты собираешься остаться и сделать ЭМБ?

– Да. Обязательно, я обещаю. А сейчас, пожалуйста, мам. Пожалуйста. Только-только умер друг, лучше которого у меня не было. И прямо сейчас я не желаю об этом говорить. Я скоро приду и поговорю с тобой. А прямо сейчас я просто не могу…

– Я чуть с ума не сошла от волнения, – завелась она.

И Виктор словно привстал (но лишь фигурально выражаясь, потому как на самом деле его высоченное тело продолжало сидеть на ступеньках) и произнес кое-что по-настоящему доблестное.

– Вы, очевидно, – произнес он, – не расслышали, что Вида сказала. Она сказала, что только-только умер ее лучший друг и сейчас она беседовать не хочет.

Поразительно, но моя мать аж на два шага попятилась.

Довольно долго она просто смотрела, не отрываясь. Глаза у нее сузились больше обычного.

Потом выговорила, обращаясь ко мне:

– Я сейчас уйду обратно домой, но буду ожидать, что и ты вскоре заявишься.

– Как сказать, не знаю, сколько это времени займет. Ведь прежде мне никогда не доводилось передавать мертвое тело медэксперту. Но, когда закончу, я приду.

Она повернулась, уходя.

– Мам, – позвала я, и она обернулась. – Вот. У меня есть кое-что для тебя. – Я порылась в чемоданчике и вручила ей открытку.

Она дважды повертела ее в руках:

– На ней ничего нет.

– Не смогла сообразить, что написать.

– О-о. Ладно. Спасибо, в общем-то.

После чего пошла в дом.

Я сидела, не сводя глаз с пустого места, где только что стояла мать. Была поражена молчанием и признательна за него.

– Вот, это была моя мать, – сказала я.

– Да-а. Просек.

– А ты был и вправду хорош. Ты ей не дал поизмываться над собой.

– Меня уже тошнит от собственной запуганности, – сказал он. – Надоело уже.

– Здорово. Для тебя здорово.

– Что еще за ЭМБ?

– А-а. Эндомиокардиальная биопсия. Ну да, ты еще спросить не успел, как я поняла, что это не ответ на твой вопрос. На самом деле это гадкий анализ, при котором проникают в вену, как в самое уязвимое место. И выискивают следы отторжения пересаженных тканей. О, боже мой, только послушай меня. Ведь как человек говорю, верно? Это вроде как предупреждает, если моя иммунная система пытается убить это сердце. Чего, я убеждена, она делать не собирается. Но все равно нужно проделать еще кучу анализов. Нельзя так запросто взять и сказать, что ты вполне уверена, что не собирается. Им нужны ответы, какие можно предъявить банку.

Мы еще немного помолчали.

Потом я сказала: