Мое чужое сердце

– Так-так, – произнесла она, все еще улыбаясь. – Вот этого момента я и ждала. Рано или поздно кто-то должен был публично пригвоздить меня за это.

– Простите, – сказал я, опять слишком близко в микрофон.

– Не извиняйтесь, – остановила она меня. – В книге мне следовало бы занять более решительную позицию. Если соберусь еще раз написать, то так и сделаю. Итак, вот вам ответ. Я – человек науки. А потому обязана не верить этому. Упорным трудом я шла к неверию. Что и является моей работой, мне кажется. Если я не буду скептиком, то как мне с чистой совестью просить вас воспринимать меня серьезно, когда я стану утверждать, что верю чему-то. Вы знакомы с теорией белой вороны?

Я отрицательно повел головой и сказал (на должном расстоянии от микрофона):

– Прошу простить, не знаком.

Со сцены несколько прожекторов были нацелены на аудиторию, я чувствовал, как по лбу у меня катится пот. Я бы его, не колеблясь, отер, пусть даже и на виду у всех, будь у меня платок. Но – не отер.

– Ею мы обязаны психологу Уильяму Джеймсу. Он писал, по сути, что, если ваша цель опровергнуть закон о том, что все вороны черные, то вполне достаточно доказать, что одна-единственная ворона – белая. Думаю, и говорить нечего, что на поле пересадки органов белых ворон скачет куда больше. Врачи, разумеется, приписывают это обилию наркотических коктейлей, становящихся частью жизни реципиента. Однако кое-что им не удается объяснить, вроде того, например, как маленькой девочке удалось помочь поймать и осудить убийцу ее донора благодаря увиденным в бесконечных снах точным подробностям преступления. Есть еще и другие, но… условимся в нашем с вами разговоре считать девочку белой вороной. Тогда, если еще один реципиент обратится ко мне и скажет, что изменился его вкус в еде или музыке, и лишь потом станет расспрашивать про своего донора, чтобы выяснить наверняка, что изменения пошли в сторону вкусов донора… может это быть обманом или совпадением? Да. Полагаю, что возможно. Однако мне нельзя уверять этого человека: «Нет, такое невозможно. Все вороны черные», – поскольку мы уже установили, что существует по крайней мере одна белая ворона. А подобных сообщений множество… и могу себе только представить, насколько их было бы больше, если бы кому-то удалось устранить предрассудки и недоверие, с какими сталкиваются эти люди… сказанное мною сводится к тому, что после определенного числа вполне заслуживающих доверия случаев становится ненаучным слишком безоглядно верить в совпадение. Поскольку статистическая вероятность такого множества совпадений просто ненаучна. Вот таков длинный ответ на совершенно простой вопрос… полагаю, я так многословна потому, что все еще не всецело принимаю это… Ответ же мой – да. Сама я действительно верю, что человек, которому пересадили орган, может отчетливо ощущать воспоминания донора вследствие клеточной памяти. Во всяком случае, в течение первых нескольких месяцев.

Я застыл, пораженный ее последним замечанием.

Прибегнув к языку тела, Мацуко мягко дала понять, что ее ответ закончен. Она перевела взгляд на стоявшего в проходе позади меня и слегка указала на него. Словно говоря: следующий.

Но я стоял как вкопанный. Я не мог двинуться.

Чуть позже молодой человек позади меня дотянулся до стойки, снял с нее микрофон и поднес его ко рту.

– Доктор Мацуко… – начал он.

И я поплелся обратно на свое место.

Я целых семь книг прочел, посвященных клеточной памяти. Книгу д-ра Мацуко я прочел дважды. Ни в одной из них никто не высказывал предположения, что воспоминания донора в памяти реципиента трансплантации могли быть временным явлением.

Если Мацуко права, то время, когда я смогу поддерживать эти диковинные узы с Видой, ограниченно. А я понятия не имел, где она.

Я ждал, что, когда все кончится, д-р Мацуко уйдет со сцены. Нырнет за кулисы и исчезнет. Я ошибался.

Встав со своего места, я, упираясь ногами в спинку переднего ряда, глядел, как она собирает свои записи и складывает их в мягкий цвета натуральной кожи портфель. Смотрел, как какой-то студент, молодой человек, подошел и встал, ожидая, когда она покончит со сбором бумаг. Думал, что она отмахнется от него. Деловито соберется и поспешит мимо него из аудитории.

Ничего подобного. Она остановилась и заговорила с ним.

Сидел я поближе к задней стене: свидетельство моей неспособности оказываться впереди или в центре собственной жизни, – так что, пока я пробирался сквозь толпу к подиуму, набралось по крайней мере с дюжину людей, ожидающих разговора с ней. Дюжина студентов-двадцатилеток да я.

Я стоял, глядя в сторону. Хотелось сделать вид, будто высматриваю что-то другое, только – что? Взялся оглядывать помещение, словно бы пытаясь отыскать спутника, с которым разминулся. Зачем – сказать не могу. Может быть, по той же причине, по которой люди, пришедшие в ресторан в одиночку, непременно пытаются сосредоточить внимание на чем-то воображаемом, якобы вызывающем у них интерес или озабоченность.

Добрых десять минут потребовалось, пока я понял, что ожидание будет длиться долго. Я тер в кармане утешительный камень и ждал.