Мое дело

А в сентябре, значит, встречаю я однокашника курсом младше, выгнанного пару лет назад с филфака за ерунду и несправедливо. Он хорошо держался, а сейчас приехал восстанавливаться, и его не восстановили. Он уезжает. И я провожаю. И на Ленинградском вокзале мы идем в кабак. Не бог весть, но — ресторан, в советские-то времена. Я с заработков — гуляю его.

Обстановка в советском вокзальном ресторане — типа гадюшник. Лица клиентов, настроение приятеля, любезность официанток, класс кухни — все в гармонии. И свет тоскливый.

И он отходит в туалет. И я смотрю в пространство. И вся неуютность последних месяцев собирается в точку где-то посередине груди. И вот тут на несколько секунд меня не то чтобы охватил ужас — я просто растворился в бескрайнем ледяном пространстве без остатка, и это ледяное пространство было — несостоявшаяся жизнь.

Написать книгу — но при этом напечататься, издаться, пробиться, «стать писателем», даже если ты не меришь себя этим словом: в 1973 году было в СССР чудовищно трудно. Я еще и не знал, насколько чудовищно.

Меня качнуло. Из будущего высунулась беспощадная рука времени и вышибла меня с ринга. Я усомнился, я потерял веру, источенный дух сломился, я был слаб, я не мог.

Я НЕ СМОГУ, ясно понял и ощутил я. Вот это было страшно. Я избрал не ту дорогу. Жизнь прошла наполовину впустую, и впустую окончится. Мне уже двадцать пять. Путь избран — и это тупик. Разрушение неудачника. Жалкая судьба, жалкая работа. Претензии заурядности. Амбиции пустоболта.

Что же делать, если я не смогу? Мне конец. Да с чего я взял, что я могу писать настоящие книги? Кто сказал, что мне по плечу войти в избранные? Ни славы, ни денег, ни удовлетворения от работы: прозябание и угасание.

Черное, зеленое, ледяное, тошное до смерти. Я аж охнул.

Вернулся друг, мы засадили по полстакана, и ужас больше не возвращался, в таком-то пробойном качестве.

…После первых секунд и за пару минут до возвращения друга я сложил это в рассказ «Не в ту дверь». Не ставший писателем старик убеждает юного литературомана, что тот не сможет! не пробьется! потому что это он сам себя убеждает, юного и начинающего! предъявляет себе юному — себя старого! И молит пойти другим путем!

И юный плюет на эту правду и эту неизбежность — и все равно делает то, к чему его влечет. Ему гарантировано — проиграешь! — но все равно он будет играть! И в этом истина!

В ту зиму я написал этот рассказ, а еще три года спустя переписал. Но вот если когда испытывал я ужас — был действительно не уверен, что сделаю свое, — это в те омерзительные секунды. Все остальное были даже не трудности — а, правильнее сказать, необходимо решаемые рабочие моменты.

2. Чужие беды

Я проснулся в полдень и поехал в ДЛТ. И купил пачку бумаги «Писчая» 210х297мм, 250 листов за 83 коп, большой лист зеленой настольной бумаги, простой карандаш граненый и бритву для его точки.

Я покрыл стол зеленой бумагой. Лампу установил слева, и чистую бумагу тоже слева, за ней. А чашку, пепельницу и сигареты справа. А ручку и карандаш чуть правее центра. А в центр класть чуть наискось для удобства тот лист, на котором писать. А исписанные раскладывать веером у дальней кромки столика.

И почитал «Золотую розу» Паустовского. И «О прозе» Шкловского. И пошел бродить по улицам. Проветривать голову и вдыхать энергию для вечера-ночи.

И я мучился. И я словно грецкий орех давил в середине груди неким волевым, эмоциональным и одновременно интеллектуальным усилием. И сидел с половины двенадцатого до половины четвертого. И написал:

«Близился полдень, и редкие прохожие спасались в тени. Море блестело за крышами дальних домов, а здесь, в городе, набирали жар белые камни улиц».

Я сдвинул вагон. Это было мало, но это было верно.

В первом предложении не сказано, что это солнцепек, и людей на улицах уже почти нет, и тени-то немного, и жжет все сильней. Есть время, люди, движение, атмосфера. Слов — шесть. Строй — твердый. Словарь — простой. Содержание фразы больше ее формы. Вот это и есть стиль. Предложение состоит из двух простых, и смысловой пробел между ними дает объем содержанию.

А насчет моря за крышами — это приморский город, берег, и город на склоне горы, и мы довольно высоко на склоне, и много домов ниже нас сбегают к берегу, и блики по волнам далеко внизу, а белые камни — могут быть только в черноморском городе. И «набирают жар» — это точное выражение, без гипербол, потому что они не «раскаляются», то уже метафора и красивость.

Вот этим вещам у мастеров и можно было учиться. Нет, не подражать, именно и точно так никто, конечно, не писал. Но пейзаж и атмосферу дать несколькими простыми точными словами — это лучшие умели.

Хорошо написано — это когда для пересказа необходимо больше слов, чем для цитирования. Это когда нечего сократить. Это когда язык естествен и прост — но в то же время он свернутый код длинных предложений, характеристик и картин.