Мое имя Офелия

Мне становится стыдно за потерю самообладания, но мать-настоятельница позволяет мне выплескивать ярость. Она остается невозмутимой, как скала под простыми каплями дождя.

– Какова воля Господа в отношении его служанки Терезы? – задаю я вопрос. Мои мысли внезапно перескакивают с одного страстного желания на другое. – Чтобы она тоже страдала? Вы ее видели? Она слабеет с каждым днем, выполняя волю Господа. Я не думаю, что Бог желает ей смерти!

– И я так не думаю, – соглашается настоятельница, на ее лице печаль. – Но нашим желаниям даже дана свобода помешать Богу осуществить его намерения.

– Я не могу стоять рядом и ничего не делать, когда она страдает. Я умею готовить лекарства и настойки из растений. Позвольте мне приготовить ей лекарство, которое, возможно, вернет равновесие ее рассудку, – умоляющим тоном попросила я.

– Бог сам исцеляет и посылает болезнь, – отвечает она, не отказывая мне и не принимая мое предложение.

– Да, но вы говорите, что Господь дает нам свободу. Разве он также не обеспечил нам в природе средства для того, чтобы либо выздороветь, либо заболеть?

– Учеба дала вам мудрость, Офелия. – Мать-настоятельница слегка улыбается, словно она довольна.

Внезапно в моем воображении появляется сад возле монастыря, продуваемый злым зимним ветром. Я вижу, как он опять зеленеет весной. Какие растения сейчас погребены там в земле? Есть ли там очищающий ревень или тимьян, которым лечат длительную летаргию? В лесах вокруг монастыря должны расти всевозможные коренья и дикие ягоды, и даже растения, неизвестные в Дании. Нет, темного, крохотного монастырского садика мало. Должно где-то здесь быть поле, залитое прямыми солнечными лучами. Почему я не подумала об этом раньше? Неужели мой ум так отупел от горя?

Я тщательно выбираю слова для выражения идеи, которая только зарождается в моем мозгу. Подхожу к высоким стрельчатым окнам покоев матери Эрментруды и смотрю в ночную темноту. Там поросшие лесом, пологие холмы, освещенные луной, уходят вдаль за стенами монастыря. Несомненно, среди них есть земли, пригодные для сада.

– Разве не правда, – говорю я, – что монахини очень неохотно позволяют деревенскому доктору осматривать их, когда они болеют?

– Да. – Мать Эрментруда вздыхает. – Некоторые монахини боятся, что прикосновение любого мужчины нарушит их целомудрие. Например, Анжелина очень страдает от нарывов, но отказывается от лечения. И любыми жалобами на болезни матки заниматься некому, как это ни печально.

– Я не мужчина, а женщина, как и они, – говорю я. Я буду строить этот дом осторожно, камень за камнем.

– Действительно, ваше почти незаметное присутствие завоевало их доверие, – признает она.

– Много лет я изучала свойства всевозможных растений и лечебных трав. Книги и опыт были моими учителями. Я помогала вылечить многих людей, облегчить их страдания. Позвольте мне использовать мои познания здесь, и послужить вам своим умением. – Я осознаю, что первый раз с тех пор, как приехала в Сент-Эмильон, я не живу прошлым, а без страха смотрю в будущее. Я поднесла перо к чистой странице, лежащей передо мной.

Мать Эрментруда улыбается и поднимает руки ладонями к небу.

– Офелия, дорогая моя, вы слышите призыв Господа.

Глава 42

Так мудрая мать Эрментруда заставила меня отказаться от моего вызванного отчаянием намерения и направила по новому пути. В своей новой профессии я теперь вроде исповедника, потому что выслушиваю откровения монахинь об их болезнях, прописываю бальзамы, укрепляющие напитки и припарки. Их они уносят с собой и усердно применяют, как целительную епитимью, наложенную священником. Но сестра Лючия, пожилая, тучная монахиня, менее доверчива, чем остальные.

– Меня одолевают мрачные мысли, и тогда мое сердце бьется слишком быстро. Вы должны пустить мне кровь и удалить плохие жидкости, как делал деревенский доктор, – требует она.

– Я не люблю пиявок, сестра, так как кровопускание выводит жизненно важные вещества вместе с плохими жидкостями, и пациент слабеет, – объясняю я, утешая ее. – Я рекомендую настойку из листьев мяты и ромашки, чтобы вы успокоились. – Сестра Лючия недовольно поджимает губы. Жаль, что я не сказала это более твердым тоном. Однако через несколько секунд она смягчается.

– Ладно, от вида собственной крови я, и правда, падаю в обморок. Но вы, конечно, посмотрите на мою воду.

Я покорно исследую мочу сестры Лючии, несмотря на то, что по ней мало что можно понять, и объявляю, что она в порядке.

Мои методы лечения просты, инструменты моей новой профессии малочисленны. Я вином промываю порезы от кухонного ножа. Небольшое количество «живой воды» – раствора спирта – облегчает зубную боль. Набор трав, подаренных мне Мектильдой, позволяет исцелять дисфункции матки, распространенные даже среди монахинь. Соли, растворенные в горячей воде, лечат гнойные нарывы. Пока я осматриваю пациенток, я преподаю им законы природы, имеющие отношение к их болезням.