Мое имя Офелия

– Christus resurgens, Христос воскрес, – поют монахини, появляясь снова в нефе со свечами. – Христос победил тьму и смерть. – Священник держит плоский круглый хлеб на серебряном блюде, символ тела Христова. В этот момент лучи восходящего солнца падают на «розовое окно» над алтарем, и храм заливает синий, красный и золотистый свет. Солнечные лучи сверкают на серебре, и по нашим лицам бегут вспышки света. Прихожане ахают, словно невидимые мехи вдувают в них дыхание жизни. Ошеломленная ярким светом, я кланяюсь и прижимаю к себе Гамлета, как будто он – сам Христос, и мне вернули всех потерянных мной любимых людей.

Представление закончено, народ толпой покидает церковь, монахини выходят из нее молчаливой чередой. Не желая будить спящего Гамлета, я остаюсь внутри. Меняющиеся световые узоры погружают меня в транс. Потом ужасная усталость одолевает меня, и я проваливаюсь в сон без сновидений на устланном тростником полу церкви. Когда я снова открываю глаза, то вижу перед собой серьезное личико Гамлета, вцепившегося пальчиками мне в волосы. Меня наполняет надежда и уверенность, что Тереза оживет. Мысленно я вижу, как она садится и пьет бульон, и ее глаза снова ярко блестят.

Я спешу в келью Терезы, с Гамлетом в корзинке. Там собрались все три Марии. Изабель промокает губкой лоб Терезы, а Маргерита держит бесполезную ложку. Анжелина молится, сидя на табурете. Тереза лежит, вытянувшись под одеялом, точно так, как я ее оставила.

– Ей не лучше? – спрашиваю я в отчаянии.

– Я молилась о пасхальном чуде, – отвечает Изабель. – Но Господь судит иначе.

– Она открывает глаза только для того, чтобы позвать Бога, как потерявшийся ребенок. Она нас не видит, – говорит Маргерита. Слезы сверкают в ее зеленых глазах, как лед, растаявший на солнце.

Я чувствую себя обманутой недавно вспыхнувшей надеждой. Горькая правда в том, что Тереза умрет, может быть, в этот пасхальный день.

– Почему Бог не хочет ее спасти? Он вернул к жизни своего сына, который умер. Почему он не может поднять больную женщину с ее постели? – Я смотрю на лица сестер, не пытаясь скрыть от них отчаяние. Они тоже горюют, и у них нет ответа на мои вопросы. Я опускаюсь на кровать Терезы, в ногах у нее, и на этот раз обращаю свою жалобу к небесам. – Я старалась помочь ей, Господи, но ты не помогаешь мне!

Изабель подходит ко мне и кладет ладонь на мое плечо.

– Это не твоя вина, Офелия, – говорит она.

– Я хотела видеть, как она снова станет здоровой. Вылечив ее, я бы искупила не выполненное мною обещание в прошлом. Я подвела мою дорогую Элнору, которая заменила мне мать. – Мои неудачи давят на мои плечи подобно ярму. Но я должна стряхнуть это бремя и сделать то, что могу. – Маргерита, найди валик и одеяла, чтобы подложить ей под спину. Принеси мой ящик с лекарствами, и приведи мать Эрментруду.

Маргерита кладет ложку и повинуется, не задавая вопросов. В последнее время ее отношение ко мне изменилось, вместо ханжеского презрения она полна почтительного смирения. Очевидно, она убедилась, что я не слабая и грешная девушка, а честная вдова и мать принца.

Я склоняюсь над Терезой и осматриваю ее глаза и кожу, щупаю ее слабый пульс.

– Ты придумала новое лекарство, какое-нибудь еще не испробованное сердечное средство? – спрашивает Анжелина голосом, полным надежды.

– Нет, время подобного лечения прошло. Я не могу вылечить Терезу, но думаю, что сумею облегчить ее предсмертные страдания.

Маргерита возвращается вместе с матерью Эрментрудой. Они с Изабель поднимают хрупкое тело Терезы и сажают ее, обложив одеялами. Тереза слабо вертит головой из стороны в сторону, как голодный младенец или птица, в поисках корма. Мать Эрментруда начинает молиться, перебирая четки.

Я не знаю, что делаю; я только действую так, словно у меня есть цель. Наливаю немного розмаринового масла, прокипяченного с гвоздикой, на ткань. Я читала, что этот резкий аромат иногда возвращает память и речь. Этой тканью я вытираю лицо Терезы.

Ее веки дрожат и приподнимаются. Она видит меня и медленно качает головой.

– Иисус, приди ко мне, – произносит она слабым, жалобным голосом. – Почему мой Господь больше не приходит? – Тереза прижимает ладони к своей впалой груди.

– Увы, у нее больше не бывает видений, будто она кормит грудью младенца-Христа, – шепчет Анжелина. – И теперь она в отчаянии.

– Мне нечего дать. Видите, как я иссохла. О, Иисус, сжалься надо мной.

Не думая, повинуясь чьей-то воле, не моей собственной, я поворачиваюсь, одним быстрым движением достаю из корзинки маленького Гамлета и разворачиваю пеленки. Его ручки и ножки, освобожденные от свивальников, молотят воздух. Я держу младенца вертикально перед Терезой. Его глаза широко раскрываются на розовом личике, он машет крохотными кулачками.

Когда Тереза видит младенца, она улыбается, и ее глаза загораются, как яркие лампы, в них отражается сама ее душа. С неожиданной силой Тереза наклоняется вперед, берет младенца в свои костлявые руки, и прижимает его к себе. Слезы брызжут из ее сухих глаз, как вода из скалы в пустыне.