Мое личное чудовище

А вот утром помнила все очень плохо. Только отголоски: вкус вишневого кваса, так хорошо освежающего после дороги. Аромат жареной картошечки, молодой, едва одевшейся в тончайшую желтоватую шкурку. И настоящего деревенского подсолнечного масла.

Прохладная вода на разгоряченной коже. Стрекотание сверчка где-то в углу пристройки, летом служившей гостевой комнатой.

Сейчас, при свете дня, она выглядела убого: неровные беленые стены с пучками сохнущих трав. Под самым потолком в углу — паутина. Одна, но густая, словно именно оттуда её никогда не сметал, потому что нигде больше не наблюдалось ни соринки, ни пылинки.

Шифоньер, покосившийся еще до моего рождения, словно врос в дощатый крашеный пол. Одна створка не закрывалась, и её придерживала втиснутая тряпка. Мутное от времени зеркало с пятнышками отставшей амальгамы. Я смотрела в него, как в мутное стекло.

При этом на окне, украшенном белыми занавесочками с канвой «ришелье» — ни пятнышка. А на подоконнике, в глиняной кружке — букетик полевых ромашек. Трогательных и наивных.

Что же за кошмар принесла я в этот чистый мир? Или… О том, что ужас может скрываться здесь, за фасадом невинности и умиротворения, думать не хотелось. Страшно.

31

— Выспалась? — в каморку ворвалась Ольга. — Пойдем, я уже несколько раз чайник подогревала, а ты все не выходишь и не выходишь!

Машинально кинула взгляд на часы. Уже два! Это сколько же я проспала?

Вместе с недоумением в душе разрасталось тепло: вместо того, чтобы по обыкновению, растолкать меня на рассвете и отправиться купаться, пока туман не сошел, подруга позволила отоспаться.

— Так, где тут у нас что?

В сковородке зашипели шкварочки, аккуратно нарезанный помидор украсил край тарелки, а завершил композицию мелко порезанный зеленый лучок.

Овощи пахли солнцем и как будто светились, с первого взгляда понятно: с собственной грядки, а не безвкусное нечто, взращенное в теплице на гидропонике.

— Тебе кофе? — Ольга потянулась к турке.

— А чай есть?

«С травками», так называли сборы бабы Дуси взрослые.

Она собирала их ночью, или на рассвете, пока не высохла роса. Некоторые срезала в жаркий полдень, а другим ждать пасмурного неба.

— Каждой травинке — свой час, — поучала нас, девчонок, что намертво прилипли к её подолу. — И каждая — для своего дела.

А потом поила нас разными отварами, давая заедать желтым медом в сотах.

Я прямо-таки ощутила на языке сладость, а пальцы словно слиплись от лакомства.

— Кипрей! — провозгласила Ольга, выдергивая меня из детства.

Я молча протянула чашку.

Легенд об иван-чае баба Дуся знала множество. И каждый раз рассказывала их при сборе. А потом учила «квасить» узкие листья. Дух тогда в доме стоял — закачаешься! Густой, ароматный воздух хотелось пить и пить, не переставая.

От сытного завтрака и воспоминаний снова стало клонить в сон.

— Это от нервов и переутомления, — посочувствовала Ольга, — Отсыпайся!

Лежать в пристройке, вдыхая деревенские ароматы, слушать звуки, ничем не напоминающие вечный городской шум, было великолепно. Паутинка шевелилась от врывающегося в окошко ветерка, где-то блеяла коза, мычал привязанный за забором бычок.

Не хватало только материнских рук и колыбельной.

Я вдруг поняла, что плачу. Тихо, светло. Просто слезы бегут по лицу.

Вытерла их, закрыла глаза… И услышала голос.

— Баю, баюшки, баю…

Мама?

Женщина сидела на краю кровати, поглаживала меня по спине и тихо напевала вечную колыбельную. Русые волосы упали на лицо, но я легко разглядела и лучащиеся любовью глаза, и грустную улыбку.

Заснула почти счастливая.

Чтобы проснуться глубокой ночью.

Очень хотелось пить. Но воды не было — Ольга не принесла. Сама посапывала рядом, спокойно, как младенец.

Осторожно, чтобы не разбудить, выбралась из комнатушки. В коридоре было темно, только пробивался свет сквозь щель приоткрытой кухонной двери. Наверное, бабу Дусю задержали повседневные хлопоты. И так хозяйство большое, а тут еще гости-нахлебники свалились на голову.

Стыдно! Надо завтра пораньше встать, чтобы хоть со скотиной помочь. Кажется, это её бычок бунил днем. Маленький для стада, вот и привязывают за забором, на пятачках травы.

Их кухни донеслось бормотание. Я как на стену наткнулось: что-то в нем было такое, такое… Слова на ум не шли, но волосы на затылке зашевелились, как будто сзади подходил кто-то большой и страшный.

Только бы половица не скрипнула под босой ногой! Осторожно, стараясь не выдать себя даже дыханием, заглянула в приоткрытую дверь.

Невысокая толстая свеча в венке из полевых цветов. Язычок огня горел неровно, словно пытался сорваться и поцеловать морщинистую щеку.

Баба Дуся умудрялась уклониться от ненужной ласки, и при этом чем-то подкармливала пламя. По кухне разливался такой знакомый запах!

Аромат распустившейся розы.

Бежать! Сейчас! И как можно дальше! Но сначала — отойти, медленно, аккуратно, чтобы ничего не задеть.

Удивительно, но у меня получилось! Даже дверь на улицу открылась без скрипа. Ночной ветерок обнял холодными пальцами за плечи, остудил голову. Желание бежать не пропало. Но за ним вырастало другое: разобраться. Ведь я за этим сюда ехала?